Проходит достаточно времени чтобы он забыл. Забыл про то какой брешью разрослась потеря друга, забыл, как был напуган сбоем привычного ритма своей размеренной жизни, забыл свое непроизвольно проявленное и отчего-то неоцененное милосердие по отношению к единственному человеку, которому тогда было не все равно. Не забыл он только каким слабым себе (к сожалению и страху, кажется, не только себе) казался, будто та пробитая брешь была в первую очередь в его на краткий срок поглупевшей голове. Больше это не повторится. Так говорил он себе каждый день застегивая тугие запонки на рубашке по утрам, заходя в скрипучий лифт в Атриуме, перекладывая отчеты из одной стопки в другую, слушая разговоры в очереди к каминной сети, поднося зажжённую спичку к кончику сигареты, закрывая книжку поздно ночью, когда в глаза казалось бросили летучего пороха и до этого дня и правда верил что так и будет.
Бюрократическая атмосфера их просторного кабинета теперь душит его – Фауст задается вопросом так же ли во всех отделах этого казенного улья, хочет ли он заниматься тем же (не то что до конца жизни, хотя бы до конца этого хмурого месяца) и в чем причина его нетерпимости ко всему, что раньше его вполне устраивало. Теперь ему нигде не было хорошо. Терпимо – вот подходящее слово для тех мест и ситуаций, когда ему не хотелось просто взять и уйти, забыв про вежливость, манеры и долг. Ответ прост, но Вэйзи облекает его в приемлемую для самообмана форму – он всего лишь потерял многолетнюю цель, занимавшую все его свободное пространство, все пройдет, стоит ему только найти новую. А он обязательно найдет, мало ли в жизни интересных и лакомых целей?
Новый день проходит под прочным куполом отчужденности, что Пожиратель добровольно избрал и основательно выработал, раздражаясь почти от любого навязанного ему разговора. Кто вообще способен терпеть бесконечные перемывания сутулых костей начальника портального управления и обсуждение ежедневной колонки Герберта Сплина на пятой странице Пророка? Он выводит ровным почерком какой-то типовой отчет, когда слышит шепот у стола Амбридж и невольно прислушивается – даром что ли в восклицательном тоне звучит истрепавшая ему всю душу фамилия? Слушая с нарастающим вниманием, он не замечает, как острие пера надламывается и чернильные пятна по капле растекаются по пергаменту, обнуляя всю его получасовую работу и бесстыже пачкая столешницу, да и плевать. От того что светловолосый различает в взволнованном шепоте, бросает в дрожь и словно от холода немеют и покалывают кончики пальцев, незнакомая нескладная волшебница сотрясает мятым конвертом и прижимает свободную руку к груди, будто клянется в сказанном. Не интересовавшемуся ничем, что происходило вокруг него последнее время Вэйзи это кажется глупой, вырванной из контекста шуткой, не имеющими ничего общего словами, как-то и зачем-то прозвучавшими рядом. Зачем вообще говорить смертельно ранена про кого-то, с кем это попросту не могло произойти? Это же не может не быть шуткой, какая-то идиотская и запоздалая попытка уколоть его или поддеть самым злым образом, взяв в сговор всех вокруг. Кто-нибудь, Мерлина ради, скажите что это шутка.
Рабочий гомон съедает остаток затихшего разговора, и никто не кричит «попался» или «доверчивый дурачок», все заняты своими делами, всем взаимно плевать друг на друга. На мгновение он отпускает эту статистически ничтожную вероятность шутки и позволяет замешательству перерасти в липкий и настойчивый ужас – а что если?.. Новое состояние отзывается сердцем, бьющимся комом где-то под кадыком и Вэйзи мутит от этого трусливого чувства, гораздо хуже чем тогда в январе, а ведь ему казалось он смог к этому привыкнуть и захлебываясь ужасом больше не утонет. Пожиратель не ждет конца рабочего дня как в тот раз и не подбирает правдоподобных объяснений, скорым шагом покидая кабинет, плевать ждет его выговор или увольнение из опостылевшего места – он попросту умрет если не убедится в том что тут какая-то ошибка. Не могла так просто и бесславно Сильверстри Гринграсс попытаться уйти из его влияния, даже если он ее отпустил и сделал вид что забыл.
Привет-ведьма в лимонной форме за высокой стойкой отмахивается от него как от сумасшедшего, слишком много работы в этот час, поступающие, выписывающиеся, переходящие, черт знает еще какие, в ответ Вэйзи даже не выуживает привычную улыбку, чтобы мягко надавить. Все что вертится у него в голове, это что еще минута ожидания и он перегнется через эту стойку и встряхнет эту нерасторопную корову живительным Круцио так что никакая бумажная работа больше не покажется ей невыносимой. До того дело не походит, к счастью ведьма неожиданно соглашается, переспрашивая фамилию и пальцем скользя по длинному списку всех палат. Может хоть сейчас все окажется шуткой и она посмотрит на него как на чокнутого, ведь этого имени здесь попросту быть не могло? Все зашло слишком далеко чтобы быть какой-то шуткой и конечно его неуместная надежда не оправдывается, в ответ он получает номер палаты и облегченный вздох, что удалось отделаться от настойчивого посетителя.
Ни в усеченных лестничных пролетах, ни в длинных, пропитанных запахом полыни коридорах Вэйзи не приходит в голову что он будет делать когда услышанное окажется правдой, и у нужной двери стоит слишком долго взявшись за ручку, не решаясь войти. Он не готов примерить на свои плечи роль неудачника, потерявшего последний шанс, пусть и не знавшего что захочет им воспользоваться. В просторной палате много полупустых коек и нос отвлекающе забивает неприятный запах незнакомых настоев, но Фауст быстро находит знакомую каштановую макушку, не сдерживая облегчения на шумном, неровном выдохе. Может он половину напридумывал сам, услышав пару не таких уж и страшных слов?

Вэйзи чувствует себя так глупо, что стоит растеряно вытянув руки по швам, молчит не отнимая пустого взгляда от обращенных к нему глаз и пытается ответить на этот вопрос про себя. Кто он? Очевидно не настолько умный каким он себе всегда казался, вероятно не такой гордый каким себя видел со стороны, точно не такой хладнокровный, каким ощущал себя всегда, все это не имело никакого отношения к нему сейчас. Какой-то импульсивный, дерганый, не способный просчитать и единственного шага вперед, легко сбитый с толку малейшим отхождением от ожидаемого, слепо доверяющий всему что слышит, кто ты вообще такой теперь, Фауст Вэйзи?
К его счастью нить невыносимого зрительного контакта рвется и он волен разложить все происходящее и произошедшее про себя хоть в каком-то порядке, оправдаться хотя бы перед собой. Он цепляет один из стульев в палате и тянет его за собой, к нужной больничной койке, падая на него со всей тяжестью этого мира, будто он здесь болен и не способен удержаться на ногах. Кажется так оно и есть, болен именно он, где-то как-то нечаянно повредился головой, если наплевав хоть на какую-то субординацию не счел нужным сказать куда и зачем ушел, оставив чернила засыхать на недописанных отчетах, потом нестерпимо хотел освежевать живьем нерасторопную привет-ведьму наплевав на последствия и чуть не задохнулся от нервного комка в горле пока метался от палаты к палате. Взвинтил себя настолько, что и одного слова сказать не мог, застыв тупым болванчиком на пороге. И все из-за чего? Чтобы узнать что все в полном порядке, что новая его встреча со смертью откладывается – затягивающиеся ссадины и спрятанные под бинтами повреждения это такая ерунда. В сравнении со смертью все ерунда.
Когда Вэйзи полностью осознает что ничего из того что он резво надумал с легкой подачи страха не имеет место быть, когда слышит что он-то здесь оказывается чтобы злорадствовать в своей привычной манере, а не для чего-то другого, внутри что-то лопается и растекается приятным теплом облегчения где-то в груди. Все эти едкие уколы и злые стычки кажутся чем-то настолько нелепым, что светловолосый не сдерживая отчаянно порывающийся смешок начинает смеяться, даже не пытаясь как-то прекратить неуместный выплеск, здравой частью рассудка понимая как некстати этот срыв. Он смеется так громко, до боли в подреберье и слезах в уголках глаз, что ждет как вот-вот сюда нагрянут санитары и уймут его уже переросшее в истерику веселье, закрывает ладонями рот, прячет в них все лицо, зажимая глаза до белых бликов и красных пятен, но не может остановиться даже с силой закусив щеки изнутри. Смех срывается на хриплый кашель и запрокинув голову волшебник делает глубокий вдох, задерживая воздух в себе, пытаясь хоть как-то вернуть ровное дыхание и унять истерику.
- Прости, - он с силой проводит ладонями по запрокинутому лицу, и смотрит куда-то в стык между стеной и потолком, в пустое выбеленное сероватой краской ничего, такое же ничего что сейчас звенит у него в голове. Фаусту кажется, что если он сейчас не сомкнет пальцы вокруг чего-то устойчивого, то переполненный своей высвобождающей пустотой подлетит под самый потолок как воздушный шарик и там же и лопнет, не в силах успокоиться. Облегчение сменившее нервный срыв удерживает подергивающуюся улыбку на его лице, где ужасно пустые глаза светятся лихорадочным блеском, отчего светловолосый выглядит практически сошедшим с ума.
- Я думал что ты умерла, - звучит слишком прямо и просто, таким будничным тоном, словно он сообщает о квартальной отчетности что принес на проверку, - умерла, понимаешь?
Еще один смешок неловко вырывается в натянутую тишину словно прозвучала какая-то действительно забавная шутка и Вэйзи трясет головой, будто не находит лучшего способа унять неуместные эмоции. Он опять пытается дышать глубже, найти успокоение в горьком лекарственном воздухе палаты и сжимает сведенные за спинку стула руки в кулаки, постукивает им по деревянным рейкам, разжимает пальцы, следом с силой сжимая собственные запястья, почти что буквально беря себя в руки. Если не остановить клокочущий в горле смех то можно и правда сойти с ума.
Когда в голове наступает хоть какая-то ясность, он понимает что не понимает ничего, часть услышанного оказывается правдой, но зачерненной в сто крат. Успокоение не приносит нужных ответов разрешив все само, Вэйзи пододвигает стул чуть ближе, цепляясь за жесткий больничный матрас, будто это как-то может ему помочь, - что случилось?

На смену истерике приходит пустое спокойствие, дерганое спокойствие, злое спокойствие. Маленький толчок и ощущение собственной неуместности в этих декорациях вгрызется в горло новым срывом, и Фауст держится, буквально, не отпуская грубую ткань матраса. Сухого, колючего тона недостаточно чтобы сбить его с невозмутимости, вызывающе циничных вопросов почти что хватает, но он все еще держится, отпуская матрас и с силой сжимая пальцы в замок за спиной, за шаткой спинкой стула. Даже сейчас, в очевидной слабости от видимых и не очень глазу травм и наверняка каких-то притупляющих сознание зелий она не упускает возможности поддеть, не ответив прямо на простой вопрос, может тогда все действительно не так плохо? Хотя Вейзи не оставляла уверенность в том что будь даже при смерти, бывшая слизеринка не упустила бы возможности его не то что задеть, а лучше проклясть. Вымученное спокойствие не дает ему вспылить и светловолосый всего лишь закатывает глаза к потолку, сколько раз он это слышал, и сколько еще услышит, но сейчас это просто какой-то статический шум, словесный мусор, не имеющий никакого значения.
Выдохнув, он возвращает взгляд обратно на раздраженное одним его присутствием лицо и чуть с изучающим укором склоняет голову вбок, будто смотрит на глупого и несносного ребенка на которого даже нет смысла злиться. Его невозмутимый взгляд, должно быть, не при чем, но упрямое молчание и колкие капризы, слава Мерлину, сменяются нормальными ответами – он видит как тяжело дается каждое не пропитанное ядом слово и терпеливо молчит, не мешая. Смешно, что она так боится выставить на белый свет свой промах, ожидая, что ли, осуждения, когда это последнее что сейчас пришло бы Вейзи в голову, и он не тот человек что должен кого-то упрекать в тщеславии и чрезмерных амбициях. Бить в самую уязвимую точку в этой ситуации подло даже для такого как Фауст Вейзи и совершенно неприемлемо для того, кто в этой палате назывался его именем и склонял вбок его ровное лицо, но вел себя совершенно не так. Весь этот день непродуманные слова и решения идут вперед его расчетливой натуры, но он задумывается об этом как-то вскользь, и отчего-то совершенно не переживает о своей тактической глупости, о том что лучше было бы сказать, где лучше промолчать и за какие нити еще дернуть, чтобы лучше стало именно ему.
- Лежи, - на секунду ему кажется что нервный жест в отношении одеяла подразумевает что Силь хочет подняться, и предупреждает действие, без разрешения торопливо пересаживаясь на больничную кровать и прижимая одеяло ладонью. Он не думает о той второй девушке как о ком-то, кого кто-то сейчас оплакивал, равнодушно пожимая плечами и вторя ей, – это и правда неважно.
Хотелось бы точно так же ответить на последний вопрос, но вряд ли было справедливым получив откровенный ответ на свой вопрос вот так вот тщедушно смолчать. Впрочем, а что сказать? Если не новый раунд измывательств то что - жизненная необходимость получить выговор на работе, продышаться насквозь тошнотворно горькими зельями запах которых намертво въелся в стены или возможность встретить очевидно бывшего здесь до него старшего из детей Гринграссов и получить травмы позволившие бы ему задержаться в этом заведении? Нет, точно не это все, что-то другое, что он отказывается осознать и точно так прямо не скажет вслух.
- Я услышал что ты мертва, что из этого непонятно? – Вейзи нетерпеливо передергивает ответ, раздражаясь на себя самого – чтобы не вышло в ответ, как бы красиво он не сложил слова, она просто не поверит и будет права, обычно от него редко когда можно было услышать хоть одно слово правды. Он сосредоточено расправляет морщинки на тонком одеяле под своей ладонью и говорит будто сам с собой, - и я не мог поверить что ты мертва.
Вейзи замолкает понимая что говорит одно и то же не объясняя ничего по сути, и спрашивала она его не об этом. Прячется за остекленевший взгляд и сжимается в плечах, но на молчаливое понимание со стороны Силь полагаться не стоит, хуже неловких объяснений только замкнуто смолчать и уйти. Светловолосый не хочет сделать хуже, может в первый раз в жизни хочет как лучше, осторожно подбирает слова, находит ее ладонь, сжимая, но смотрит вбок, на свои колени, на оставленный стул, на перекрытия меж чужих больничных коек, - мне страшно тебя потерять.

Когда-то давно, когда стойкое наваждение вынудило его совершить собственнический и для чьей-то свободы весьма жестокий поступок, Вейзи не задумывался как оно будет потом, не счел нужным приложить свои способности к точному анализу, а если бы и попытался, то никогда бы не угадал как все повернется, не поверил бы что смог стать таким мягким и переживающим в сопоставлении с прежним я. Стоило бы забыть сломанную игрушку сразу после того как ему наскучило впервые, и точно стоило когда все так некрасиво вскрылось, уродливая правда бессердечного спора удобно закончила все сама. Стоило не вспоминать, не поддаваться чуждым эмоциям, только Фауст Вейзи не привык себе отказывать и если что-то не выходило у него из головы, это что-то должно было оказаться у него. Стоило довести все до конца, не проявлять неуместного великодушия, гнуть свою непреклонную линию, не забирать проклятого кольца и в итоге сковать узами отчаянно сопротивляющуюся жертву. Все это стоило сделать чтобы не оказаться в таком невыносимом тупике.
Услышав укоризненное врешь, светловолосый торопится возразить, но останавливает сам себя. И чем он может возразить если у него только и выходило что лгать и манипулировать что словами что людьми? Доверие стоит заслужить, выстроить, удержать, а он не дал для него ни единого повода, только причины никогда и ни при каких обстоятельствах не верить ни одному его слову. Недавний резкий перепад температур в их сложных отношениях – ожидаемо, по всем законам физики дает трещину, и все что до этого хоть как-то их связывало, рассыпается в непонимании и холодном молчании. С такой отправной точки даже представить себе, что расположение можно вновь как-то заработать, чересчур сложно и кажется что такому как он нет смысла даже браться за такую невыполнимую миссию. С такой данностью легче всего вернуться к прежней канве, но отчего-то именно сейчас Вейзи решает что хватит, нужно быть честным хотя бы перед самим собой. А правда такова, что он не может представить свою жизнь без Сильвестри Гринграсс, пусть даже в роли его личной недоброжелательницы.
- Я не вру, - он говорит просто, не играя интонациями или словами, больше не прячет взгляд меж стыков неровных досок выстилавших пол или в тенях под другими больничными койками, взгляд прямой и усталый задерживается на бледном лице, ловит стеклянные от слез глаза, - мне жаль что ты так думаешь и надеюсь что когда-нибудь ты сможешь мне верить.
Пожиратель сидит на больничной койке как каменный, некрасиво ссутулившись и сжимает чужую ладонь чуть сильнее, но не пытаясь навредить. Откровенная правда дается тяжело и высказанная вслух смахивает на слабость для его прежних принципов, но если для того чтобы стать честным, нужно быть уязвимым, он может пойти на эту жертву.
- Я не потеряю тебя, - светловолосый продолжает спокойно и это спокойствие не дает усомниться в сказанном, он так решил, оно так и будет, помешать ему вернуть утерянное сможет только смерть, - пока ты жива, этого не случится.
Замолчав, Вейзи не сдерживается и протягивает ладонь к отвернувшемуся от него лицу, накрывает осторожным жестом, очерчивает большим пальцем скулу, стирает невидимый влажный след с щеки со странным, грызущим его изнутри чувством, вины ли, испуга ли за то что те опять его вина. И с каких пор он начал бояться чужих слез? Он отнимает руки и медленно поднимается, убирая ладони в карман, прячет тень неловкости на лице отворачиваясь в сторону двери, за которой чаще и громче слышны голоса, может тот самый час для посещений, который он в помешательстве проигнорировал, наконец настал. Может, Гринграсс ждет других посетителей и вряд ли он из всех кто мог придти здесь самый желанный гость.
- Отдыхай, - комкано прощаясь Фауст отступает к двери, торопится, боится услышать злой, отчужденный ответ что разобьет всю его решимость и подступы к следующему разговору, когда он наберется больше слов и их непринужденного выхода. Исчезая в больничных коридорах он твердо решает что из ее жизни больше не исчезнет.