влажность, сырость, ветер и полное дерьмо вокруг (с)
Если бы за каждый раз, когда Ксено ругал английскую погоду, ему давали по кнату, он бы уже... Нет, не разбогател, поскольку наверняка же по кнату давали бы и всем прочим, а темы многообразнее, изящнее и востребованнее, чем bloody weather в любом пабе любого закоулка Острова считай что не было. Куда ни зайди вечерочком, в городе или в деревне, а кроме погоды, да сплетен, основанных на публикациях "Пророка" обсуждать считай нечего. Погода хотя бы не заставляла мрачно рассматривать дно кружки - нет уж, после бесед о том, как вчерашний-то дождь, почитай, третий день как идёт пиво, а то и что покрепче, заказывали куда как быстрее. Погоду выпивохи любили. Политику не особо.
Так что Ксено не сомневался, он бы остался таким же богатым, что и был - даже ещё меньше, поскольку те кнаты, что были заработаны честным трудом тоже, небось, ничего бы не стоили.
А так нет, оттягивают карман, будучи упакованны в прочный холщевый мешочек, чтобы никакому нюхлеру на глаз не попасться: если в некоторых семьях говорили, что денежки, мол, любят счет, то у Лавгудов всё больше в ходу было присловье, что деньга, мол, что барышня-невеста, от чужого внимания портится.
Тем не менее, раз уж кнатов за ругань не давали, Ксено погоду и не ругал. Да, конечно, он знал, что на Рождество во многих 'правильных' местах выпадает снег, но вокруг его хибарки скорее разверзались небесные хляби, превращая окрестности из вполне приличных лугов в типичные болота. Даже живность там ошивалась соответствующая - ухающая, подвывающая и квакающая летом, трещащая, звенящая и цокающая по ночам - зимой. Всяческие змейсы и пиявсы в холодное время года скрывались, а вот комарье и не думало оглядываться на календарь. Да и то сказать, живущего посреди зимних туманов, зимних дождей, зимних болот и зимней слякоти Лавгуда зимние комары уже не удивляли вовсе. Разве что количеством.
Куда меньше, чем, скажем, авроры.
Впрочем, тут нужно с самого начала...
Когда утром третьего феврала Ксенофилиус Лавгуд раскрыл свои прекрасные очи, комары уже были давно сыты и не звенели. И вообще звуков особенно не наблюдалось - утро было ранним, холодным и безветренным. В комнату, через приоткрытую на ночь фрамугу окна, вполз толстый язык тумана такой плотночти, что, пожалуй, правильнее было бы не выгонять его наружу, а отрезать и намазывать на хлеб. Этот зимний туман пах сегодня живущей в ручье рыбой, гниющей с лета по низинам травою, спящими сладко в соломе клопами, землистым торфом и, внезапно, песком. Собственно, именно от запаха песка Ксено и проснулся как следует, пропустив стадиии "ещё минуточку" и "сперва согрею под одеялом штаны". Песка в окрестностях его жилища не наблюдалось даже и летом, разве что у соседей, как их, Уизли? могла быть где-то припрятана песочница - отрада и радость маоеньких детей. Пахло, тем не менее, совсем не песочницей и Ксенофилиус, успев быстренько поежиться, втиснулся в отсыревшие за ночь (проклятая погода) брюки, шерстяную фуфайку и, на босу ногу, сапоги - всё ради того, чтобы как можно быстрее накормить внутреннеее любопытство, не два ему и шанса перерасти в тревожность и начать грызть себя изнутри. Ксено Лавгуда было не так много, чтоб позволять пусть даже и собственным эмоциям отгрызать от себя кусочки. И что?
И вот он стоит на пороге, макушкой упираясь в самое пузо туманного монстра, где-то там, далеко, спряталось солнце, холодное и капризное, и как-то не очень понятно, что же дальше следует делать? Запах чужого песка, это вам не труп на ступеньках - нет резона бежать к соседям или вызывать авроров, или, к примеру, отправлять сову родителям. Нет, вот с совой и родителями всё было предельно ясно - их он втягивать не собирается. И не будет. И вообще, он уже давно взрослый, разберется сам, - примерно так, видимо, Ксенофилиус и думал (хотя, честно сказать, спроси его кто, он сказал бы, что не думал и вовсе ни о чем), поддергивая штаны и спускаясь с крыльца навстречу неизвестности и таинственным запахам. Первый же шаг практически разочаровал его - ничего не случилось. И тогда уже, оглушенный такой безнаказанностью, Лавгуд побежал, нелепо отмахивая палочкой и спотыкаясь о те самые комья земли, что следовало убрать с дороги ещё осенью, - он побежал, приминая за собою торчащую соломкой прошлогоднюю траву и оставляя следы в болотистой почве, немедленно наполнявшиеся водой. Он бежал, покуда не добежал до самого края "своих" земель (не так далеко ему было бежать, но он запыхался) и только там остановился, словно наткнувшись на невидимую стену.
Перед ним лежал след. Круглый, словно вырезанный из зеленого дерна огромным волшебным циркулем, он был не меньше пары футов в ширину, а вглубь простирался чуть не на ярд. Никаких признаков исчезнувшей, вырезанной, земли Ксено не видел, хоть и рискнул потрогать острый край следа-ямы и даже пожевал (на пробу) соломинку с самого её края. Ни дерна. Ни корней. Ни торфяной полоски. Ни даже суглинка, которым кончалсчя этот след он не нашел. Зато нашел ещё один такой, буквально в десятке шагов от первого, уже вдалеке от той тропинки, где местные сокращали путь до деревушки. И третий, совсем уж посреди скошенного на зиму луга - такой же точно ширины. И ровно той же глубины, - Ксено слазал, как мог, и туда, и в первый след, и во второй, наплевав на перепачкавшиеся штаны и на вылезшую внапуск фуфайку.
Ничего.
Ничего, кроме горки сухого мелкого песка, словно насмешка высившейся на дне каждого мокрого следа-дыры. Когда он нашел четвертый, ровно на том же расстоянии от третьего, песок на дне уже отсырел и был больше похож на лепешку, но по структуре, по форме, так и остался невиданным здесь прежде чистейшим мелким речным песком. Словно сквозь сито его кто просеивал. Пятый след Ксенофилиус искать не стал - он и так был уверен: если пойти вдоль невидимой границы, разделяющей земли магов и маггловскую тропинку, непременно найдется еще одна такая яма со светлым песочком на дне, диаметром в пару футов и глубиной в ярд. Вместо этих бессмысленных поисков он вернулся домой, сел на крылечко, выпил неторопливо кружечку кофе (черного, без молока и сахара) и призадумался.
Четыре дыры вдоль границы, это было как-то очень неправильно. И даже немного страшно, если мы считаем за страх опасение и интерес, а не панику и оцепенение.
И, конечно, он сразу же вызвал авроров, пусть даже авроры на самом деле были последними, с кем он хотел бы делиться, но всё же время теперь беспокойное, сами понимаете. Так что да, Ксенофилиус обтряхнул перепачканные в суглинке колени, вызвал авроров и, оставив испачканные сапоги на крыльце, пошел добывать себе свежие носки, чтоб предстать перед служителями закона в приличном виде.
И, конечно, ещё чашечку кофе...
- Вы знаете, я подозреваю, что это следы... - именно с этого он начнёт беседу с прибывшим аврором до того, как поднимет на него глаза и до того, как опрометчиво выронит на себя чашку с остатками горячего, но уже не кипятошного кофе. Ну, потому что авроры... Вы наверняка знаете - высокие плечистые парни в форменных мантиях, с крутыми лбами, ярко-синими глазами, палочками наизготове. Краса и гордость нации и всё такое... Меньше всего Ксенофилиус Лавгуд, стоявший на вчера ещё чистом крыльце в свежих шерстяных носках с тщательно вывязанными лепреконами, ожидал увидеть такое. Ну, вот такое. В майке, кожаных штанах и куртке, кованных сталью сапогах и с замотанным шарфом лицом. Форменные мантии и голубые глаза блюстителей закона явно отменялись. Вдобавок Ксенофилиус, вообще-то человек наблюдательный, по некоторым признакам смело предположил, что с полом прибывше..й тоже немного... ошибся. Плечистых парней сегодня явно отправили не к нему. Не то, чтоб Лавгуд был именно шовинистом (он им, разумеется, был), скорее он просто ожидал немного иного, черпая свои ожидания оттуда же, откуда их мог обрести любой другой житель магической глубинки - колдографии "Пророка", рассказы в барах, краткие и уже основательно забывшиеся личные встречи (мельком, и старайся не пялиться на них, Ксено, они на работе) - все эти источники рисовали авроров несколько иначе. Может быть его вызов сочли недостаточно важным? Или, напротив, они там, в Министерстве, уже знают всё про эти следы и прислали ему специалиста? Может быть это вовсе и не аврор?
Для восстановления внутреннего душевного равновесия чашку с кофейными опивками приходится пристроить куда придётся, а остатки кофе стряхнуть с собственного пуза. Мокро, конечно, и пятно может остаться, но в принципе мокрая шерсть греет не сильно хуже, чем сухая. Сойдёт. Продолжением внезапной паузы становится время, потраченное Лавгудом на надевание грязных, по щиколотку обляпанных сапог. Лепреконы носков, гримасничая, скрываются в универсальной обуви деревенского жителя, а Ксено, разогнувшись, приобретает красноватый цвет лица, что выгодно открещивает Лавгуда от возможных подозрений в вампиризме, зато делает его неуловимо похожим на подвыпившего деревенского рубаху-парня. К палочке Ксено не тянется во-первых потому, что все люди - братья (или сестры), во-вторых потому, что вызывал авроров, а применять силу против авроров как-то странно, должно же быть наоборот? Это авроры должны применять силу. Ну и в третьих палочка его была припрятана так неудобно, что лазать за ней, если и впрямь что-то неладно означает провоцировать недруга (или кто она там?), а провоцировать Ксенофилиус решительно никого не хотел. Да и вообще ну глупости же в самом деле.
- Простите пожалуйста, это ваша настоящая нога?
Некоторую бестактность собственного вопроса он понимает уже тогда, когда все слова произнесены, а звуки затухают где-то там, где складируют все неловкие высказывания. Наверное это необходимо как-то сгладить, но единственное, что мучительно тревожит сейчас Лавгуда, это любопытство, а не неловкость per se. Что-то возможно нужно сказать ещё, пока так внезапно появившаяся... аврор не развернулась и не пропала в тумане, словно какой-нибудь из местных болотных жителей.
Что там предлагают зашедшим на огонек, если не зовут их поселиться в доме и развлекать тебя до самой до могилы (или до Мунго) безлунными холодными ночами?
Ах да... Вежливость и желание сгладить неловкий вопрос причудливо переплетаются в хозяине дома с чисто детским любопытством: как она будет пить, если вдруг согласится?
- Хотите кофе? В доме у меня есть другая чашка. Чистая.
