[indent] Хлопок и мир перед глазами превращается в бесформенное ничто. Хлопок и сам ты превращаешься в ничто, растянутое до бесконечности в расколотом пространстве; в расколотой реальности. Ничего нет. И одновременно есть все. В одной точке собрались все звуки, все эмоции, все цвета. Собралось все и обратилось в ничто. Во тьму, которую не способен пронзить солнечный луч. Солнца нет. Надежды нет. Ничего нет. Помехи боли; какофония мыслей; хлюпанье дыхания, отравленного ядовитыми испарениями чужой насмешки, скрытой под пожирательской маской. Отчаяние животного рычания. Янтарный блеск во тьме. Оглушающий взрыв и отдача, дрожью тревожащая тонкие кости, искалеченные миллион раз.
[indent] На ее руках кровь. Своя // чужая. Запеклась, въелась в смуглую кожу. Натянула ее, словно тонкий пергамент. Застывшая, она сыпется к ее ногам янтарной пылью. Оставляет след в воздухе // на полу. Частички, которые можно было бы смешать с расплавленным жиром, создавая кровавые краски для стен этих бесконечно длинных коридоров. Дорога смерти должна быть окрашена в алый. Все здесь должно быть пропитано кровью предателей. Кровью убийц. Кровью виновных. Но под слоем черного полотна лишь стоны невинных. Десятков // сотен // тысяч. За все эти годы. За все столетия. И к ним примешивается еще один. Слишком знакомый. Слишком близкий к сердцу. Голос, который Иса хочет услышать.
[indent] Стычки с оставшимися приспешниками Темного Лорда походят на кошмары. Бесконечные. Длящиеся ночи напролет. Сжирающий душу через острые искры яркой боли. Перед глазами вспышки. Она видит их даже сейчас - упрямо шагая вперед на ватных ногах. Зеленые. Желтые. Красные. Это искры. Это взрывы. Это смерть // страдания // неволя. Это то, от чего она едва успевает припасть к земле или спрятаться за стеной. Это то, что жалит все ее тело, ломая и грубостью вырывая из груди вопль. У нее на языке кровь. У нее на губах кровь. У нее в ушах оглушительный выстрел звенит, а после него - агония, облаченная в голос.
[indent] У нее перед глазами мертвые тела друзей. Покореженный дом. Седой пепел застилает макушку. И пульс. Безумный пульс бьет по вискам. Сковывает дыхание. Сковывает все. Сердце - тугая мышца, работающая на пределе возможностей. Не вывозящая ту дрожь, тот могильный холод, который пронизывает клетки уставшего тела. Оно, кажется, остановится, если Иса сделает еще шаг // еще вздох // кинет еще один взгляд на того, кто говорит ей о суде за убийстве, совершенное Сириусом Блэком. У нее перед глазами тьма гипоксии встает густым полотном. Чтобы на ногах удержаться - нужно в стол перед собой вцепиться с силой такой, которая мгновение назад казалась невозможной. Все вокруг становится нереальным. Пустым. Глухим. Туманным. Это все - нереально. Вранье. Ложь. Бумаги летят со стола. Кружка разбивается об пол. Тишина зависает. Коченеет. Затвердевает. Считает про себя. Один. Два. Три. И все разбивается о хлопок двери. Все падает. Рушится. Превращается в Армагеддон. Все горит. Все истекает кровью.
[indent] Она по коридору этому идет будто бы по вечной дороге в царстве Аида. Ноги сотрет все. Изорвет одежду. Но до точки назначения не дойдет. Не сумеет путь этот осилить. Он прям, но тернист. Он прям и холодом прошибает, хотя огонь сжигает душу, вспыхнув прямо внутри. В грудной клетке ледяной ужас сражается с агонией неверия. Она не чувствует ничего. Ни рассеченной заклятием кожи на ребрах. Ни того, что левая нога пульсирует и скулит от тянущей боли. Иса не чувствует той слабости, которую наружу выплеснул недавний круциатус. Она ничего не воспринимает, кроме одной мысли: вранье // ложь.
[indent] Да как они смели?! Где чертов Орден?! Какого черта под шум войны это было сделано в обход всех процедур. О'Коннелл скулит безмолвно от несправедливости. О'Коннелл рык подавляет и палочку в руках дрожащих, кровью покрытых, до скрипа сжимает. Какой день сегодня? Иса себе под нос проклятия шипит, зверем смотрит. Ей тихое сержант - безразлично. Она на стажера, которым вчера еще сама являлась, смотрит с презрением // дико.
[indent] - Вали отсюда, - низкий голос, полный угрозы. Вздымающаяся в частом болезненном дыхании грудь лишь помогает интонации пронзить ядом. Мальчишка зеленых, не видящий ничего, кроме бумажек. Охранять тюремный блок ставят только самых трусливых. Неспособных. Глупых. Который один на один с пожирателем смерть постигнет за долю секунды. У него взгляд мечется в испуге. Во взгляде дилемма, как поступить: нарушить приказ или растерзанным быть. О, Иса в глотку вцепиться сейчас способна кому угодно.
[indent] - Хоть слово скажешь кому-то, что я здесь - убью. - О'Коннелл у него из рук артефакт вырывает, который позволяет на этаже магию кастовать. Вслед смотрит мальчишке, пока тот за поворотом не исчезает. Пусть бежит. Наверху все равно никого. На дворе ночь. Черная ночь, которая снова принесет лишь смерти в этот мир.
[indent] Иса дверь толкает и в тишине оказывается, к которой не готова. Здесь везде темно. Тусклые фонари под потолком ничем не помогают. Иса на шею артефакт себе вешает, но палочку доставать не спешит. Люмос ей не нужен. Она от света отвыкла. Он ее раздражать начал. Слепит. Мешает. Режет по глазам. Или может быть ей страшно. Руки дрожь пробивает, и Иса на месте останавливается, шумно воздух втягивая через рот. Она наконец-то осознавать начинает. Медленно, по капле. Осознавать тяжесть в теле. Осознавать холод в нем же. Усталость. Искры боли на ребрах и в левой ноге. Она наконец-то чувствует кровь, застывшую на руках. Здесь она кажется черным пятном, расплывшимся по ладони. Иса, кажется, начала осознавать, что время ускользает. Бежит прочь отбирает у нее все. Ее в спину будто что-то толкает, и девушка шаг делает вперед. Все ближе // ближе // ближе. Ближе к этим прутьям, через которые разве что призрак сможет пройти.
[indent] Его глаза и без того до невозможности черные, сейчас похожи на дыры, способные любой свет в себя утянуть. Его пальцы ледяной хваткой на ее запястье сжимаются, боль причиняют. Сириус говорит что-то, но голоса Иса не слышит. Лишь тишину и чужое дыхание на собственной коже. О’Коннелл за палочкой тянется, одновременно по губам прочесть пытаясь то, что ей Блэк говорит. Различает плохо. Или не хочет эти безмолвные звуки в имя знакомое складывать. Новая волна ужаса ее пронизывает, заставляя ближе поддаться, на носки встать - она от боли коротко шипит, жмурится на мгновение, но все же едва слышно произносит: - Фините Инкантатем.
[indent] Иса в ответ за ладонь Сириуса цепляется так, будто это чем-то помочь им двоим может. Пальцы второй руки в прутья впиваются, палочки волшебной не отпуская. Ненависть. Все, что она сейчас испытывает к этой преграде их разделяющей.
[indent] - Повтори, - ком в горле встал, когда она просьбу свою произносит тоном осипшим. Не может быть. Вновь жмурится, опуская голову и движение чужих губ повторяя шепотом. Не может быть. Металл холодный из плена выпускает и ладонью тянется к чужой куртке, сжимает ту крепко. Стук собственного сердца совсем из-под контроля выходит. Иса взгляд к глазам черным поднимает. Дрожит. Ужас и страх - все, что в ней бурлит сейчас. - Сириус. Повтори.

Аластор сглатывает слишком много крови; его почти выворачивает наизнанку, железный привкус на языке заставляет поморщиться, но он продолжает держать палочку наготове побелевшими от усердия пальцами, и всматривается в тёмный коридор полуразрушенного уже дома, пытаясь уловить гудящей головой и, по всей видимости, на половину отказавшим слухом хоть какое-то движение впереди. Он сплёвывает кровь, вновь скопившуюся в горле, и осторожно пробирается вперёд, когда поисковое заклинание возвращается без вестей, но палочку не опускает - бдительность он сегодня больше не потеряет.
Чем ближе выход, тем сильнее ноет тело - пронзительной болью отдают сломанные рёбра, норовящие пробить какой-нибудь ближайший орган, левая рука непослушной верёвкой свисает по телу, потому что в плечо попали заклятьем, глаза и рот застилает кровь, но Аластор не собирается падать прямо в логове врага, ожидая, когда к убитым и поверженным им пожирателям присоединится подмога. Он хочет выбраться как можно скорее, прекрасно осознавая свои шансы на борьбу даже с хиленьким дилетантом - никакие. Он по стене буквально идёт, выходит из дома и спешит, хромая - боль в колене отвратительная - к границе антиаппарационных чар, наложенных им же, чтобы добить себя этим окончательно, но вызывать патронуса на подмогу уже некогда; может не дождаться.
Муди аппарирует прямо к порогу больницы святого Мунго и всё, что успевает, это злобным взглядом окатить ошалевшую от такого визитёра привет-ведьму - добрый вечер, у вас гости.

Он знает, что его пичкают как можно большим количеством зелий, чтобы не проснулся, не встал с кровати раньше положенного, чтобы отлежался и не дал швам разойтись, а костям проткнуть всё-таки почки или лёгкие, но Муди всё равно просыпается. С гудящей головой, накатывающей болью по всему телу, судорожно вздыхает и не может полной грудью этого сделать, потому что повязки на груди слишком плотные; он выругивается негромко и приподнимается, чтобы палату осмотреть. В темноте почти не ориентируется сначала, одно понимает - он здесь в одиночестве; какая честь, неужели нужно было дослужиться до командора, чтобы начать попадать в одиночные палаты, а не за компанию с другими не самыми везучими аврорами?
Аластор пытается встать, но получается не с первого раза; он всё же отталкивается свободной рукой от койки и привстаёт, мгновенно головокружение и тошноту ощутив - когда это он головой приложиться успел? Сидя на постели, пытается прийти в себя, головой встряхивает, дурные позывы желудка игнорируя, но едва ли успевает хотя бы одну ногу опустить на пол, как в палату врывается по меньшей мере целый взвод колдомедиков, они спешат уложить его тут же, но встречаются с громкой тирадой из изощрённых матов и громогласным "не трогайте меня".
Его боятся - он прекрасно это знает и пользуется бессовестно, чтобы своё получить; в святом Мунго его лечить не все хотят, потому что бедолагам после такого отпуск нужен, а желательно обливэйт. Муди - пациент откровенно паршивый, он не даёт себя долечить, не принимает назначенные лекарства в срок и требует слишком много обезболивающего, но сегодня он рвёт даже свои рекорды - никогда ещё не стремился покинуть госпиталь после нескольких часов попадания с такими ранениями.
Он головой прекрасно понимает, что едва ли живым выбрался из засады, в которую попал, но признавать этого не хочет, - у него свой план действий, своё чётко отработанное расписание, в которое отлежаться в Мунго никак не вписывается. У Муди, наверно, поехала крыша - так многие за спиной у него говорят, но сейчас это видно слишком ярко, он себя беречь совершенно перестал. Иначе суицидальные порывы в одиночку с врагом сражаться объяснить сложно; его за это никто по головке не погладит, он знает, но в Ордене запросто можно сказать, что невинную находку проверял и вообще к чёрту идите, выбрался же, ну а Руфусу... Руфус лишних вопросов задавать давно перестал, а учитывая последние события - всё молча и так поймёт.
Убийства двух министров и нападение вскоре на действующего почву из-под ног выбивают у всей магической Британии, но Аластор это всё ещё и лично воспринимает. Он с каждым из убитых общался близко, он их знал хорошо и прямо перед убийством выпивал, обсуждая грядущие изменения и поздравляя Милли с победой; он всегда был близок с той, которой выжить удалось, хоть и общаться они прекратили так давно, что и посчитать не выйдет. У Аластора ориентиры сбиваются, он всё слишком близко к сердцу воспринимает - это личное уже, далеко не ради мира во всём мире. Он хочет найти убийцу, хочет преподать урок тем, кто Юджинию пытался убить, хочет как следует отработать то, что должен, но в итоге сам на пороге смерти чуть не оказывается.
Останавливает ли его этого?
Вовсе нет.

Колдомедикам едва ли удаётся убедить Муди в том, что ему придётся переждать до утра - раны кровоточат, в глазах двоится, зелья ещё не подействовали. Тяжёлой артиллерией в палату входит Скримджер, вздыхает тяжело и в кресло рядом с койкой приземляется, смотрит прямо и молчаливый вопрос "что в этот раз?" Муди стойко игнорирует, предпочитая возмущаться на то, что не подписывался отсиживаться в больнице - с ним всё нормально, он не ребёнок, уберите руки, в конце концов, повязки ещё не настолько грязные. Руфус пытается быть убедительным, говорит умно, а потом не очень, даже угрозы в ход пускает, но Муди отмахивается от друга, как от назойливой мухи: его слова что горох об стену, в голове Аластора приживаться не собираются. Он пробудет здесь до утра и ни минутой больше - у него много дел, он в отпуске не нуждается.
Руфус выходит из палаты не рассерженным, не удивленным, просто никаким - он знает, что если Аластор себе в голову что-то вбил, его в этом не переубедить. Он берёт с него обещание остаться до утра и принять все рекомендации колдомедиков, на что Муди неохотно соглашается и укладывается поудобнее, требуя у девочки, снующей рядом с ним, принести что-нибудь поесть.
[float=right][/float]Ему всё надоедает примерно через час - он за это время в своей голове успевает множество вариантов почти проваленной операции перебрать, а ещё ему нужно Ордену сообщить о том, где оказалась новая ставка и где Муди хорошенько подчистил ряды пожирателей, потому, оказавшись один, отправляет патронус Боунсу, детали сокращая и требуя отправить туда самую организованную группу на ещё одну разведку и поиск существенных улик, сам же обещает уже завтра в штабе появиться и подробнее всё рассказать. Он доедает свой йогурт и пытается уснуть, но лишь может нервно ворочаться, а заслышав в коридоре слишком много голосов - как кстати прямо рядом с его палатой - встаёт всё же с койки, в этот раз легче и без воротящего головокружения, и выходит из палаты, сталкиваясь сразу с целой, мать её, армией.
— Вы не должны вставать, - к нему уже мчится колдомедик, но Муди закатывает глаза, опираясь здоровой рукой о косяк двери и переводит взгляд на обернувшуюся женщину, которую он и так со спины узнать успел, только в коридоре оказавшись. Муди скрежещет зубами недовольно тут же, злобой наполняется через край - Руфус решил, что тяжёлая артиллерия в данном случае поможет, да только Аластор как раз из тех, кто может послать нахер и министра без лишнего зазрения совести. В конце концов, они это уже и так сделали.
- А Вы с каких пор отдаёте распоряжения о лечении авроров, госпожа министр? - хмыкает Муди, делая шаг вперёд. Ему абсолютно всё равно, что Юджиния себе в голове надумала - он слушать её не намерен, ровно как и она его. С места командор не двигается, в палату возвращаться не собираясь, когда за него решают, как, где и сколько ему оставаться, он в стороне оставаться не собирается. На её вопрос глаза закатывает и поджимает губы. - Сержант Финнеас, если посмеете не дать мне уйти, о карьере в Аврорате можете забыть, - превышение полномочий прямо перед министром и доброй половиной Мунго - это как раз в духе Муди, да только он знает, что ему за это ничего не будет. - Я не собираюсь здесь больше задерживаться, мисс Дженкинс, - ему теперь на любые обещания совершенно плевать, потому что Руфус свои тоже нарушил.

Муди делает ещё шаг вперёд и к нему тут же рвётся по меньшей мере половина присутствующих - Финнеаса он таким взглядом обдаёт, что тот поспешно шаг назад делает, а на колдомедиков же шипит недовольно проклятиями, но когда он пошатывается, не имея возможности на месте удержаться от резко подкатившей слабости, его тут же под руки хватают. Аластор злится пуще прежнего, он с громогласным "я в порядке" их руки сбрасывает и опирается о дверь, с духом собираясь, но перед глазами фейерверки пробегают, а с повязки на теле уже кровь капает на пол - он перестарался в геройстве своём.
[float=left][/float]Собирается с духом, чтобы не потерять сознание действительно - такой радости он министру не доставит, и поднимает на неё взгляд совершенно не добрый; разве этот человек сегодня чуть ли жизнь богу не отдал из-за того, что она чуть ли не погибла?
- Стерва, - выдаёт он недовольно, всё же помощь колдомедиков принимая, и разворачивается, проходя обратно в палату. Ему помогают улечься на койку, меняют повязку и пичкают новым зельем - он в ответ требует обезболивающее, но те качают головой в ответ, мол, принял и так много. Аластор глаза закатывает и на подушку откидывается, пока с ним все процедуры необходимые выполняют, а потом глаза с потолка уводит и вновь видит перед собой Юджинию - он что, сегодня за бесплатное представление?
- Что ты тут делаешь, Дженкинс? - он морщится недовольно и взмахом руки колдомедика прогоняет. - Решила меня тут запереть? - рычит сквозь зубы, женщину огнём совершенно несправедливого гнева обдавая, - я уйду отсюда утром и это не обсуждается. Можешь возвращаться к своим делам, уверен, у тебя их сейчас немало.

d  o  n'  t    t  u  r  n    a  w  a  y
d  o  n'  t    t  r  y    t  o    h  i  d  e
don't close your eyes
i can stop the pain if i will it all away

Доркас никогда слабой не была и страха другим не показывала: ни в далёком детстве, когда чудом жертвой оборотня не стала, ни в Хогвартсе, когда насмешкам однокурсников подвергалась из-за шрама на щеке, ни в академии, когда от бессилия на маты оседала после изнурительной тренировки, ни на заданиях, где лицом к лицу с Пожирателями сталкивалась и от авады уворачивалась. Доркас росла сильной и умеющей смелость проявлять даже в те секунды, когда хотелось разрыдаться у кого-нибудь на плече, но с одним своим страхом - самым главным - справиться не могла. Она в бессилии кулаки сжимала, себя ненавидя за иррациональное желание остолбенеть и глаза от ужаса расширить; она пыталась научить себя не бояться и с боггартом наедине оставалась, в ярко-желтые глаза хищника из далёкого детства смотрела, но каждый раз ощущала жар по всему телу, сжигающий внутренности и её саму изнутри. Она слабости показывать ненавидит и старательно их прячет, но как только разговор об оборотнях заходит, себя порой контролирует с огромным трудом; Дора мечтает перестать назад оглядываться и наконец плечи выпрямить, со своим страхом встречаясь наедине, но каждый раз ей чего-то не хватает.
Каждый раз, когда она берёт себя в руки, что-то мешает, обязательно новую картинку подкидывая; она по шраму пальцами проводит, подушечками выпуклость на коже ощущает, и надеется, что когда-нибудь она на горло оборотню наступит и сможет свой страх преодолеть.
Потому что Доркас бояться не хочет, как не хочет напиваться до беспамятства и пополнять запасы зелья; как не хочет от Филлипа каждый раз отскакивать и вспоминать не те тысячи приятных, хороших воспоминаний, а одно-единственное, всё собой затмевающее. Она хотела бы не видеть в нём того монстра из детства, разодравшего на её глазах мальчика, а после полоснувшего когтем её лицо; она себя умоляла в нём не видеть монстра, потому что верила, что Минчум не такой, но всё равно продолжала шарахаться и шипеть агрессивно в ответ на любую попытку с ней ближе быть.
Доркас себя за это ненавидит; и его, наверно, тоже - но это слово слишком сильное, оно всю суть её витиеватых и наполненных бесконечными размышлениями чувств не передадут.
Но Филлип хочет, чтобы она его ненавидела; Доркас, пожалуй, понять бы его могла, но не хочет.

Поэтому в очередной раз с провалом в памяти просыпается и агрессивно на Минчума реагирует, возле себя замечая. Доркас слабой быть перед ним ненавидит - она не хочет, чтобы он в очередной раз с ней возился и на свет вытягивал, она хочет, чтобы он перестал наконец её мучить и приходить в её жизнь каждый раз, как она только учится без него быть.
А Мэдоуз училась долго: пожалуй, до сих пор у неё не получается стать той самой независимой и сильной, потому что склянки на полу вряд ли об успехах говорят. Она ему никогда не расскажет, как тяжело ей было, как она ночами ворочалась и уснуть одна не могла, как с удивлением замечала, что мелкие, бытовые вещи она выполнять не умеет, как в ванной могла разрыдаться от взгляда на стакан с одной зубной щёткой. Она ему никогда не расскажет, как хотела несколько раз забыть о том, что видела, и к нему в дверь постучать, попросить обнять и не заводить разговор больше о том полнолунии никогда. Ему этого знать необязательно: снова слабость, снова неумение быть одной, снова ощущение одиночества и злоба внутри на то, что он своей тайной им обоим жизнь сломал.
Дора не прозорливая, когда дело эмоций касается, но ей не кажется, что Филлип счастлив настолько, как он это показывает; когда она начала к нему присматриваться после долгого отрицания его существования для себя в принципе, поняла, что храбрится он больше положенного, а рядом с ней оказывается чаще, чем нужно. Она не верит, что он ещё к ней испытывает что-то, - не после тех слов, что она ему наговорила, не после стольких лет порознь, - но она верит, что он себя обязанным считает, потому рядом оказывается, когда ноги не держат, а зелье слишком сильно в голову ударяет. Только Дора от этого устала: от вечной беготни и игр в кошки-мышки; она попыталась найти в себе силы не держать его на расстоянии, рядом оказаться - он же хотел этого, нет разве? - и хотя бы друзьями попытаться стать, но Минчум всё перечёркивает, её от себя отталкивая с силой.
Он будит в ней все страхи, которые она так усиленно убить пытается, а теперь вновь рядом с ней оказывается, требуя не просто пары минут, а в её доме обосновываясь и не собираясь даже слушать её гневное сопротивление.

Доркас ломается вновь; она себя ненавидит - за каждый градус повышающейся ненависти к себе новым глотком зелья себя награждает - и вновь оказывается там, где и всегда. Только Фил в этот раз тихо не уходит, а продолжает взглядом её сверлить, и Доркас понимать перестаёт совершенно происходящее.
У неё картинка в голове не складывается, а слова уже кончаются - она как попугай одно и то же ему повторяет, а он как идиот каждый раз её не слушает. Так и стоят, так и не могут друг до друга достучаться; первой всегда Доркас психует и разворачивается, убегает как можно дальше - так проще, когда его рядом нет, себя в чувство привести и перестать думать о том, чего нет. Сейчас Доркас злее обычного, сейчас она ему продохнуть не даёт, потому что он её выкинул из своей жизни нагло, потому что он её сломал в очередной раз, а сейчас она об этом забыть должна и подчиниться. Должна забыть о том, как он её чувства в грязь втоптал, потому что она в январе себе позволила думать, что к нему где-то в душе теплота осталась; должна забыть о том, как он её унизил, к стене прижимая, а потом ушёл и больше не появлялся. Доркас себя устала находить в истерике или депрессии, устала на него затравленно смотреть и пытаться очередную загадку разгадать.
Она просто устала - жутко, мать вашу, невыносимо, - и сейчас хочет одного; но Фил, по всей видимости, совершенно другого.
Взглядом неотрывно за Минчумом следит, когда он к ней приближается и лямку оттягивает; сразу думать начинает, что хреновой идеей было  свитер снимать и предлагать ему то, что она переживёт с трудом. Но она забывает о том, что он не плохой человек, - хоть и пытается обратное доказать, - потому не дёргается даже почти, когда он на неё свитер обратно надевает, только упрямо его одёргивает ещё раз, и продолжает затравленно на него смотреть, на свои остальные вопросы ответов ожидая.
Но слышит полную чушь - она глаза закатывает, потому что сдвинуться с места не может, он её приколачивает и собой закрывает, а Дора только сглатывает нервно, потому что такая близость ей напоминает о том, как он к ней ночью тогда ворвался; но Дора повторения не хочет и к губам его не потянется - разве что оплеуху дать захочет и случайно по лицу попадёт. Она хочет личные границы выстроить и расстояние держать, потому что ей так проще себя контролировать, да и его тоже - она может среагировать на любой выпад, что он выдумает, потому что у Минчума тормозов совсем не осталось, судя по его действиям и словам. Его хриплый голос Мэдоуз бесит - как и он сам, начиная со своего красивого лица и заканчивая идеальной фигурой; сложно видеть монстра в человеке, которого идеальным буквально считала несколько лет. Её бесит, что он вновь ведёт себя так, будто она его игрушка или собственность, а значит, ему позволено всё, что угодно; Мэдоуз закипает и идти на попятную не собирается, выдыхает с облегчением, когда он отодвигается.

[float=right][/float]- Ты рехнулся? - она громко выкрикивает вновь - чёрт возьми, она голос повышать не любит и себя спокойной считает, но сейчас от расслабления ни следа не осталось; как и следов зелья в её организме // очень жаль, чёрт возьми. - Что за чушь ты городишь, Филлип, какое дело? Какой месяц под одной крышей? Ты знаешь, что преследование другого человека - уголовно наказуемо? - она заводится ни на шутку и ни какие просьбы послушать не реагирует, потому что слушать она устала.
Ей, как никому другому, известно, как красиво он говорить умеет; она на его ложь велась долгие пять лет и каждый раз ему удавалось её уболтать, но сейчас она ни единому его слову не поверит. Не тем, где он правду укрывает и пытается заставить её принять как данность тот факт, что ей по утрам придётся с ним на кухне сталкиваться.
- Не собираюсь я слушать твой бред, пока ты мне не объяснишь, какого чёрта решил притащиться и жить у меня! - она видит, как он закипает, как про себя считает, чтобы не броситься агрессивным зверем в нападение, но ей плевать; он сам виноват в том, что делает, и в том, как она на это реагирует.
У Доркас в голове не укладывается, что его к ней на порог привело и заставило на диване обосноваться; и она смиряться с этим не собирается, потому что учится быть без него - а с ним рядом этого никак не получится. Доре это всё надоело - она хочет уйти, а не выслушивать его крик, но он дверь запирает и выйти ей не даёт, на что она возмущённо назад дёргается, и хочет уже рот открыть, чтобы его вновь агрессией обдать.
[float=left][/float]Только Мэдоуз совершенно не ожидает, что Минчум голос повысить тоже может; она на месте замирает, когда он с итальянского на английский возвращается и срывается на неё, кажется, впервые. Доркас замолкает мгновенно, от страха съёжившись, но всё ещё со злостью в глазах на него смотрит; да какого чёрта происходит?
- Думаешь, этого мало? - откликается тихо, усмехнувшись невесело; одной этой лжи про ликантропию хватило для того, чтобы её пополам разрубить и так и не дать рубцам зажить. Да, он прав, что никогда её не трогал и от боли оберегал; но про один маленький факт забыл, вынудил её увидеть то, чего она видеть никогда не должна была, и теперь считает, что имеет право стоять в её комнате и орать на неё. - Или думаешь, мне тебя ненавидеть нравится? Напиваться и не помнить целый вечер, просыпаться с гудящей головой? - вкрадчиво спрашивает, резонируя ярко с его повышенным голосом, даже шаг вперёд делает, внимательно в его лицо смотря.

Фил для неё с новой стороны открывается - неизведанной ранее - Доркас вновь на его крик шугается, дёргается и чуть ли не хватается за палочку; с обидой смотрит на него, когда он её идиоткой зовёт, и глаза щурит, потому что она его не обвиняет в том, что он ей говорит. Она вряд ли подумать могла, что Фил к ней прикоснётся или убьёт, потому что как бы он не думал, чудовищем она его не считает; она боится другого совсем и ему это известно.
Но сейчас Доркас замечает изменения в его лице, видит, как он успокоиться пытается, а после - угрожает, и Дора теряется окончательно, совершенно перестав происходящее понимать. Он себя ведёт по-новому, не так, как Мэдоуз привыкла, и её к месту пригвождает от того, как он слова выбирает и как давит на то, что обсуждению его переезд не обсуждается.
Доркас резко глаза расширяет и голову вскидывает, смотря на него с осознанием; она к нему шаг делает, расстояние между ними разрывая нацелено, и рядом с ним замирает, в тёмные глаза смотря требовательно.
- Что происходит? - громко спрашивает, руки на груди складывая, испепеляя Минчума взглядом сощуренных глаз. - Что случилось, Филлип? Почему тебе нужно за мной следить и находиться рядом? - он, кажется, снова забыл о том, что она не дура, и даже за пеленой ярости рассуждать умеет; Доркас все его слова про себя повторяет и наконец понимает, что он не договаривает самое важное, вновь за бортом её оставляя. - За мной кто-то охотится? Кто-то из тех, кто напал на твоего отца? - она за самую правдивую историю цепляется, нити тянет, пытаясь клубок развязать, и на Филлипа теперь сама давит. - Ты снова забыл, что я аврор, и могу за себя постоять? Или о том, что меня могут убить в любую секунду, потому что я выполняю свою работу хорошо, тоже забыл? - не замечает, как некоторые слова из-за нервов на испанском произносит // она вновь на него голос повышает, потому что в няньке не нуждается, а в охране тем более. Она боевой магией может и не владеет так, как Аластор, Фрэнк или Марлин, но на поле боя с ними плечом к плечу стояла и отбивалась всегда; она перед ним сейчас живая стоит, хотя стольких за решётку упекла, врагов себе наживая, и от авад уворачивалась. - Объясни мне немедленно, что происходит, иначе я вышвырну тебя отсюда и приложу Конфундусом, - кому, как не ему, знать о том, что это заклинание у неё мощным всегда выходит; Доркас терпение теряет и снова к двери рвётся, чтобы вниз выбежать и в его вещах покопаться, но он ей выйти не даёт, заставляет вновь руки из-под его ладоней выдёргивать. - Да Мерлин тебя раздери, Филлип, я не маленький ребёнок и не твоя собственность, чтобы ты со мной себя так вёл, - взрывается вновь, угрозы его вспоминает и как в глазах огонь загорался, когда орать начинал. - Я имею право знать, что происходит, и уж точно имею право на объяснение, какого чёрта ты решил жить у меня дома, - она ему в грудь пальцем тычет, потому что он её бесит невыносимо; она бы с радостью сейчас ему больно в ответ сделала, потому что одна страдать устала.
Но знает, что не сможет; потому выжидающий взгляд на него устремляет, уже зная заранее, что если он снова увильнуть попытается, палочку к себе призовёт и обязательно ему покажет, кого ещё в этой комнате защищать надо.

looks at her average life
and nothing has been alright

[indent]  [indent] Джорджиа никогда не гасит свечи в комнате. Она перед сном наблюдает за тенями, что после себя пламя на стенах рисует. В одной замечает дракона, в другой - войну, а третью долго разглядывает и на постели садится удобнее, затылком в стену утыкаясь. Края у тени неровные, она то и дело скачет от потолка и до стола напротив, а Слагхорн, сама того не замечая, улыбаться начинает, наблюдая за этим. Свеча, кажется, не двигается, зато тот самый отпечаток, по которому можно, наверное, будущее прочитать, места себе найти не может. Джо любила когда-то прорицания, пока не растеряла интерес к изучению чего-то непонятного. В Хогвартсе легко можно было отказаться от одного и перейти к другому: сменить клуб или поссориться с лучшими друзьями. Сейчас же Слагхорн связана обещаниями и обязанностями. Порой создается впечатление, будто бы она в очередной клетке оказывается, из которой сбежать не получится, даже если очень попытаться.
Чем дольше она на тень смотрит, тем отчетливее в ней различает волнистые волосы, обрамляющие лицо. Они небрежно переброшены на одну сторону, чтобы не мешали заполнять документы. Между бровей Джорджиа замечает складку — отблеск из окна, сквозь которое все еще виднеется небольшая луна. Еще немного // совсем чуть-чуть // и она в силуэте на стене различает Пайпер.

[indent]  [indent] Эта мысль заставляет ее свечу затушить и впервые за последние четыре года заснуть в темноте.

[indent]  [indent] Слагхорн никогда себя хорошим человеком не считала: она словно возвращается в Гойл-мэнор, чтобы сквозь кусты терновника пробежать до леса. Правда лабиринт каждый раз увеличивается и запутывается все сильнее. Джорджиа ни за что ухватиться не может — она теперь понятия не имеет, кем является. Сара Рэндалл, которой боль подобная не знакома, больше не примеряется на воспоминания, что Пайпер собой на поверхность вытаскивает. Она на МакФасти смотрит и не может больше улыбку на губах растянуть, потому что перед глазами тот самый ужин на седьмом курсе, его пальцы на ее колене под столом и радостные крики со стола Гриффиндора. Насколько Джо было плохо, настолько же боли она приносила Пайпс всеми возможными способами. Пусть даже безобидная шутка с окрашиванием волос — все равно легче дышать становилось. Ей за это стыдно иногда бывает // особенно, когда Пайпер себя профессионально ведет и, кажется, старается позади оставить то, что их в Хогвартсе связывало. Джорджии не нравится, что подобное ее задевает. Она все чаще угрюмо в ее сторону смотрит, надеясь хотя бы чем-то спровоцировать злость или недовольство, но как бы сильно ни пыталась, МакФасти не поддается дрессировке.

[indent]  [indent] Ее работа сводится теперь к попыткам избежать компании Пайпер. Она кажется вездесущей: куда бы Джорджиа ни пошла, везде то разговоры про нее, то она сама. Слагхорн краем уха слышит, что МакФасти была замужем, но о большем никто не распространяется. Разговорить даже завсегдатаев бара не получается, сколько бы Джо ни покупала им выпивки, потому что: — а тебе-то что? — отрезвляет похлеще прохладного душа, под которым Джорджиа прячется после до самой полуночи.

[indent]  [indent] Она на задание собирается с четырех утра: просыпается слишком рано. В голове кавардак, но Слагхорн уже успевает к этому привыкнуть. Когда-то удавалось отдохнуть от своих же страхов, представившись Рэндалл, теперь же любые попытки заканчиваются испорченным настроением. Джорджиа себя не любит // она себя знать не хочет, потому что в ее имени один лишь шепот, шипящий, недовольный и тяжёлый. Он пробегается холодом по позвоночнику и оставляет после себя дрожь в пальцах, которые то и дело приходится сжимать в кулаки и разжимать тут же, чтобы размять и не дать страху дальше распространиться. Спустя мгновение ей начинает чудиться ментоловый запах и аромат его духов // тут же Слагхорн открывает окно нараспашку и из него высовывается, чтобы свежего воздуха вдохнуть и наваждение с себя сбросить.

[indent]  [indent] Пайпер своим существованием Джорджии каждый раз напоминает, кем она была и кем осталась, как далеко бы ни бежала. Если бы не сошедший с ума Аттикус, он бы наверняка ее смог найти даже тут. Очередное утро с краснеющим горизонтом не приносит с собой успокоения, и Слагхорн поправляет рюкзак, выдвигаясь к месту сбора.

[indent]  [indent] Она могла бы из заповедника уехать и скрыться в другом месте, но все не так просто. Хотя, наверное, проще уже некуда. Другое дело, что Джо не хочет пытаться скрыться в очередной раз. Сдалась она или, наоборот, осмелела — непонятно, а она шагу прибавляет, чтобы не опоздать и не вызвать очередной шквал недовольства старшего МакФасти.
Работать на эту семью оказывается не то чтобы сложно, скорее — душевно. Это самое чувство Слагхорн и пугает, наверное, сильнее всего. Они подходят к заповеднику с любовью, они семьей зовут всех, кто причастен к общему делу, и даже Джо, порой, обнимать пытаются, а она шипами тут же обрастает, с каждым разом все хуже их скрывая под дружелюбностью Сары.

[indent]  [indent] Она игнорирует Пайпер, которая на каждом задании с нее взгляда не сводит, словно ожидая, что Джорджиа снова кого-то вверх ногами подвесит и заставит выплевать слизней. — Привет, — здоровается с Дайтаном, забирая дневник, в котором последние наблюдения за длиннорогом. Слагхорн находит его парой месяцев назад и только недавно выпускает на волю. Привязанность к драконами — худшее, что может случиться с драконоборцем, поэтому Джо выбирает дорогу драконолога. Она пробегается по записям и довольно прячет дневник в рюкзак.
— На Джурре замечено три особи, говорят, женские, — объясняет Дайтон, раздавая присутствующим склянки, которыми они должны смочить экипировку на всякий случай. — Прилетели с юга, возможно, двинутся к северу. Нужно удержать, иначе Министерство снова попытается вмешаться, — Слагхорн кивает, передавая противоожоговую мазь дальше по кругу и отмечая, что драконологи делятся по группам: — Пайпер с Сарой, — Джо губы поджимает, но ни слова против не говорит — права не имеет себя дискредитировать. Она обещает Пайпер соблюдать правила, а общения Джорджиа в последнее время старается исполнять.

[float=right][/float] [indent]  [indent] Когда все разбирают порт-ключи и отправляются ко своим подопечным, Джо ладони друг о друга потирает, дожидаясь, пока Пайпер сама что-то скажет. Но она сохраняет молчание, а Слагхорн с омерзением осознает, как четко вчера тени свечи изобразили линии ее лица.
— Так и будешь медлить? — толкает ее в сторону, злясь скорее на саму себя // и на то, что ни черта не понимает. Джоржиа осторожно касается порт-ключа, протягивая вторую часть палки Пайпер: — Мерлин, ты можешь перестать копошиться? Туда и обратно, большего от тебя не требуется, — ей нужно быть учтивее, ей нужно молчать и не заставлять щеки МакФасти краснеть от гнева, только вот не получается, только вот заебала.
— МакФасти, не раздражай меня с самого утра, — тянется за ее рукой и, цепко перехватив запястье, тянет к порт-ключу.
                   смотри, Аттикус, смотри.

[indent]  [indent] Джо губы закусывает изнутри, когда осознает, на кого в этот самый момент оказывается похожей, а потом в сторону выдыхает и наконец глаза закрывает в трансгрессии.