AHTUNG: присутствует нецензурная брань.

Я не знаю, понимаешь ты это или нет, но если я пойду ко дну, то ты вместе со мной.
Возможно, это не так очевидно, когда ты тяжело дышишь и сжимаешь кулаки, когда между нами практически нет расстояния, а тебя это так раздражает, что сужаются зрачки. Мне на это плевать. На твои чувства, на твои желания и интересы, но я, в отличие от тебя, не отвлекаюсь на эмоции и осознаю, что если ты пойдешь на дно, то и я тоже.
Парадокс.
Сейчас мы взаимозависимы.
Разница только в том, что я знаю больше, и, возможно, могу нас вытащить, если это не сделают наши ребята.
Нужно только найти способ выбраться.
За то время, что я провел под крылом босса, вырастая из щенка в молодого волка, я насмотрелся на падение многих группировок. Они исчезали и появлялись, они жили годами на улицах, а потом умирали одним днем и никто больше не вспоминал про них. Мы просуществовали на улицах так долго благодаря тому, как вел дела наш шеф. Тонко, хитро, ловко. Он был огромным черным лисом, который дал бы фору любому белому льву. Помню, был совсем зеленым, когда он подобрал меня, раздающего флаеры под супермаркетом, чтобы прокормить младших. Просто подошел и сказал: "Пацан, у меня есть для тебя работа, за час которой я заплачу тебе как за неделю". Меня терзали сомнения, но тяжелая ладонь легла мне на плечо, а потом он наклонился к уху, добавив: "Я знал твоего отца, хороший был парень. Он бы не хотел, чтобы ты голодал, Салли". Внутри что-то дрогнуло и с этим разбились сомнения.
Конечно, вся работа, которую давал мне Папочка была незаконна, кроме того случая, когда он попросил посмотреть за своим щенком по имени Сид. Папочке я нравился, за что остальные скалились, но с годами стали обамывать клыки.
Поэтому примерно за десять лет, меня знал каждый нигер с этого района и почти каждый -- с соседних. Мы крепко занимали всю нишу почти пятнадцать лет.
Возможно, это был просто переворот, а не попытка украсть т о в а р, но откуда мне знать?
Я обхожу тебя, чтобы выйти на кухню, и только сейчас чувствую запах мяса. Оно пузыриться на сковородке, зло шипит, но меня волнует не оно, а старенький телевизор, висящий на подставке на стене. Не знаю, как она там еще держится, но, говорят, если задаваться такими вопросами, то непременно случится лажа.
Я вдавливаю кнопку. Тихо взвыв, включается ящик, рябит экран, по которому ничего не идет. Тяжело выдыхаю, ляпая ладонью по боку уродливой древней коробки, которая слабо начинает ловить после этого сигнал. Еще несколько ударов исправляют ситуацию практически полностью: за белым шумом становится видно, как два телеведущих обсуждают погоду на улице, их радостные улыбки уродуют помехи. Щелкаю канал. Щелкаю канал. Щелкаю.
Криминальные новости.
Их всегда приходится делить на два, но здесь хотя бы можно было узнать, что происходит на улицах.
Подходит.
Я делаю звук громче. Так, чтобы шкварчание мяса, плавающего в кипящем масле.
– Сегодня был застрелен афроамериканец на пересечении...
– Волна убийств прокатилась по...
– Война группировок перешла на новый...
– Советуем не выходить в спальных или особо горячих районах на улицу без нужды и не открывать незнакомцам...
– Курс евро...
– Похитителей дочери известного юриста так и не...
Хрень.
Я переворачиваю кусок мяса и мрачно окунаюсь с головой в свои мысли, забывая и про тебя, и про кухню, и про черных типов с пушками, которые искали меня второй день.

Ночь вышла отвратительной.
Бэдтрип, ебаные приходы в виде пятен перед глазами, озноба, беспокойства, панических атак. Меня, кажется, даже тошнило пару раз, бросая в холодный пот. Все нервы, нервы, нервы.
Нервы?
Я открываю глаза в 5:34, чувствуя жжение и что-то влажное. Боль локализуется, и только тогда я понимаю, что это дырка в боку.
Приподнимаю одеяло, встаю на локоть. Пальцы дрожат, губы сухие как пергамент, о которому я скольжу наждаком языка. Сушит. Плывет мир. Плывет все.
Торчит нитка, разошлись края воспаленной раны.
Ебаный, нахуй, свет.
Со стоном падаю на подушку назад, тяжело выдыхая.
Распухшее, заплывшее гноем пулевое. Охуительно. О-ху-и-тель-но.
И я до сих пор не вспомнил (и не спросил), как тебя зовут.
– Девочка, – я хриплю, голос скрывается и пить хочется еще больше. – Маленькая китайская девочка, мне нужна твоя помощь.
Я даже не уверен, что ты проснешься, но очень надеюсь на это. Не знаю, от дыры в бочине мне так хуево или от предчувствия скорой расправы, но, кажется, дела в заднице.

---------