Carnival Row - I'll Fly For You
Ещё немного жертвенности…

Из дочери рода Нотт жертву никто никогда не воспитывал, ведь священная кровь в жилах её текла, а значит, едва ли не весь мир магический у ног её был. Мир ограниченный мужчинами, которым должно было её лелеять, как она охраняла мир внутри семьи, оберегая от всякого зла. Но с вечера того треклятого, майского всё изменилось, жизнь её священная в подачку превратилась, в милость Отцовскую. И жертвенность себе во вред привычной стала. Добровольной. Вьётся Оливия вокруг отца тенью дочери прежней, только бы смягчить нрав его суровый. Родерика нежит, сердце его войной искалеченное пытаясь исцелить, хотя собственное на осколки давно. Дэниела упрашивает домой возвратиться, в кокон рук сестринских, способных утешение подарить. Оливия молит брата младшего о всякой гордости позабыв, но лишь отказ слышит раз за разом.

Она, хрупкая и миниатюрная, гнётся, словно ветвь ивовая, не позволяя войне себя сломать, но чувствуя силы на исходе. Стенания сдерживает зубы сцепив, ведь будь семья вся вместе, ничего бы их сломать не смогло, всё преодолели бы. Но Нотты порознь, а она и вовсе одна, не до неё опьянённым гордостью и обидами мужчинам, позабывшим о силе уз семейных.

Осквернённая, но достойная дочь рода Нотт не ломается, гнётся в угоду родичей любимых, так же легко, как комкает пергамент с посланием чужим.

Прекрасный орёл семь лет на мантиях её парил, но змея изумрудная в сердце девичьем всегда жила. Ядом мысли Оливии пропитаны, едкостью разрушительной, обидой обжигающей, такой по сестрински глупой. Кермек угощением заслуженным лакомится, а девушка по комнате мечется, подобно зверю запертому.

Произошедшее с Дэниелом во многом её вина.
И девки Розье.
Только её, Оливии.

Сестры старшей, не сумевшей слова правильные отыскать, что бы брата образумить, дурман влюблённости развеять: тогда бы он под крыло отцовское возвратился, а быть может уехал в Данию с ней, где война не коснулась бы его более. Розье пишет о Дэнни и на мгновение выдыхает Оливия, значит жив брат её, через раз отвечающий на письма сестринские. Розье пишет о Дэнни, а значит плохо ему, не способна девчонка помочь юноше.

Только Нотт может понять Нотта, зная мерило «нормальности» для семьи их.

Слова послания ответного на пергамент ложатся легко, а уже через пару часов Оливия поджидает Розье в Косом переулке окутанном утренним туманом. Как матери ей должно дома быть, поцелуями ласковыми дочь и сына будить, согревая любовью своей в этот промозглый день. Но Оливия мысли дурные из разума гонит, горчащую виной слюну глотает, ведь дети дома, а там Отец, Родерик и эльфы домовые, ничего не случится с Маргрет и Вайердом в обители рода Нотт. Они в безопасности и в сытости, а Дэниелу только она, Оливия, помочь способна.

В сердцах желание переполняет Розье проклясть, что бы мучилась, страдала до конца дней своих, как Дэнни теперь обречён из-за укусов оборотня треклятого. Пальцы ломает от желания кудри чёрные, шёлковые на кулак намотать. Один. Второй раз. И лишив возможности сопротивляться прошипеть о боли своей и ненависти, о всей черноте сердца разбитого, что бы сполна чужачка ощутила вину свою не перед Оливией, но родом Нотт. Если бы не она, то был бы Дэниел в безопасности всё это время и ныне усталость в глазах Розье, беспокойство в голосе, да жалкая попытка попросить о помощи не способна искупить её вину ни на грамм.

Но Оливия молчит, лишних слов на ветер не бросает, всё сострадание для брата бережёт. И в тайном убежище влюблённых оказавшись мантию тёплую расстёгивает, да в прихожей оставляет. Разглаживает невидимые складки на платье лилейно-белом и медленно расправляет плечи, спину выпрямляет. Гордо голову поднимает и вдох глубокий делает, что бы голос был ровным и спокойным, по настоящему сестринским. Оливия уверенность изображает, которую вовсе не ощущает, но в любви и в вере собственной опору находит.

Дверь в одну из комнат едва слышно скрипит и Нотт левую руку правой перехватывает, пытаясь нервную дрожь скрыть:

- Crevan, – окликает ласково, так привычно их встречу начинает, ведь всякий раз она зовёт в надежде, что Дэниел отзовётся, пожелает с сестрой поговорить, - deartháir?

Она взгляд братский ловит и в мгновение одно забывает обо всём, мир сужается до изможденного лица Дэниела, глаз его потухших. Расстояние до постели преодолевает вмиг, на край садится и касается волос его непослушных. Жестом привычным, таким сестринским кудри рыжеватые со лба убирает, ладонь прикладывает температуру проверяя. А после в порыве неосознанном губами ко лбу его прижимается на мгновение.

Целует, словно желает кошмары отогнать, как в детстве.

Целует, словно хороня в Дэнни мужчину, видя лишь мальчишку. Её мальчишку.

Оливия в разуме себе же иллюзию плетёт и потеряться в ней желает, о реальности всякой позабыв. О том, что скрывается брат от войны не дома, чужие стены его оберегают. Девка Розье за ним присматривает, не сестра старшая, а Юстас казнён уже так давно. Даже годы школьные позади, не дети они, но Оливия упрямо цепляется за образ ложный, словно вновь Дэнни ребёнок, а она присматривает за братом простывшим. И всего остального мира попросту не существует.

В детстве отвары горькие, да ласка её нежная способны были всякие проблемы решить.

В детстве любить Дэниела было куда проще, как и лелеять свой образ почти святой было в удовольствие.

Пальцы ломает от желания брата в кокон из одеяла закутать, к себе прижать, только бы сбежать не мог, но Оливия лишь смиренно руки на колени кладёт понимая чётко – и так позволила себе слишком много. Они не дети и Дэниел давно за привычку взял брыкаться, отталкивать всякого, кто с ним узами кровными связан. Крепче всего повязан. Он и сейчас её отогнать способен, вспылить вид делая, что способен в одиночку нести ответственность за свои проступки. Хотя вопреки всему Нотты всегда всё между собой делили, они же семья, и бремя оборотничества так же разделят.

Оливия каждую мелочь в облике братском подмечает и всё сильнее ненависть к себе, девчонке Розье переполняет. После больницы должно было Дэниелу дома очутиться, где был бы окружён заботой безграничной, а любая жёсткость родных была бы ему во благо. Не был бы брат так измучен, если бы питался сытно и часто, а зелья укрепляющие силы предавали. Улыбка кроткая на губах его цвела бы, если бы Вайерд игрушки в дар дяде приносил, а Маргрет щебетала рядом, отгоняя мысли грустные. В глазах отчаяние не поселилось, если бы слышал слова правильные, знал, каждый день ищут родные способ жизнь его для них священную облегчить. Если бы поверил наконец-то, семья – свята и в целом мире нет большей ценности, чем жизнь Нотта.

И всякая ошибка совершенная за годы последние, кровь пролитая была только ради сохранения их семьи.

Иных помыслов просто существовать не способно:

- За что ты извиняешься, брат? – вопрос риторический, ответа способного Оливии покой принести Дэниел дать не способен, но голос её всё ровно нежен. Никогда не попросит Дэни прощения за то, что предпочёл их, семью, подружке своей синеокой. Не извинится за упрямство юношеское и нежелание на уступки идти даже ради родичей. За письма не отвеченные и беспокойство сестринское. За то, что сам не позвал её, не прошептал на грани слышимости:

«Лиадан, помоги мне, сестра».

Смолчит.

Точно так же, как Отец и Родерик прощения не попросят у Дэниела за то, что не смогли стать ему опорой надёжной на правах старших…

- Я… - замолкает на мгновение удивлённо. Что она тут делает? И правда, зачем могла явиться та, что всегда рядом быть хочет, всегда готовая сорваться на помощь и собой закрыть, - есть вещи, которые нельзя доверить бумаги, лишь лично сказать, - на губах лёгкая улыбка ободряющая появляется. Оливия знает точно зачем явилась и что сделать должна во имя блага брата. Пора ведь вспомнить ей, она – дочь их Отца, слишком похожая на него, способная иллюзию выбора давать.

- Чем тебе помощь, Дэнни? - выдыхает обеспокоенно.