Mathieu Bertrand Sebastien Grimaldi Себастьен держится спокойно и приветливо, как того требуют правила поведения, привитые с самого детства. Всех детей в замке с ранних лет учат как говорить, как себя вести, как одеваться и что делать, чтобы соответствовать статусу. К счастью, за последние два поколения многие политики пересмотрели и жить стало проще. Во многом это заслуга бабушки Себастьена, которая настойчиво продвигала более современные взгляды вопреки всем, кто был против. new year's miracle 22.04 После долгого затишья возвращаемся красивыми и с шикарным видео от Ифы. Узнать, где выразить благодарность дизайнерам и погрузиться в потрясающую атмосферу видео можно тут
19.05 Новый сюжетный персонаж и видео читать далее
07.04 Не пропустите, идет запись в мафию. Будет весело!
08.03 Милые дамы, небольшая лотерея в честь вашего праздника! Каждую ждет букет и кое-что еще :)
19.02 Не забыли, какой сегодня день? Да-да, нам три года!
19.11 Давненько мы не меняли внешний облик, правда? И мы так считаем. Помимо нового дизайна, вас ждет еще много интересного
Frankaoifebellatrix май — июнь 1980 года

Daily Prophet: Fear of the Dark

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Daily Prophet: Fear of the Dark » DAILY PROPHET » [20.04.1980] У тебя вместо сердца открытая рана


[20.04.1980] У тебя вместо сердца открытая рана

Сообщений 1 страница 8 из 8

1

Mirajane Slughorn & Antonin DolohovДата: 20.04.1980
Локация: Предместье Лондона, конюшни -> Поместье Долоховых
• • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • •
- Она  твоя  сестра.  Как  ты  можешь  желать  ей  смерти?
- Она сделала то, что никогда и никому не удавалось. Разбила мне сердце.

Отредактировано Mirajane Slughorn (2019-08-30 11:52:39)

+1

2

Я листаю ночью карты звёзд, как твои Таро;
А задать тебе простой вопрос, хотел — не смог.
И давно не знаю, что просить у верховных сил.

А тебя из сердца отпустить как-то я вовремя забыл

Последние дни были ничем иным, как сплошной пеленой безумия, скрывшего любые мысли и чувства за одним-единственным желанием. Найти сестру. Мне так нестерпимо хотелось заглянуть в ее глаза, что я забывал о еде и воде, погрузившись в бесконечные поиски.
День. Другой. Третий.
Лишь на пятый удача улыбнулась мне.
Мираджейн просила не ходить. Просила взять ее с собой, раз уж так категорично жаждал встречи с прошлым. С ее настойчивостью и цепкостью пришлось позорно бежать из собственного дома, лишь бы она не последовала за мной. Мне не нужно, чтобы кто-то пытался отговорить от задуманного. Разум был кристально чист, намерения не содержали в себе даже легкой ряби сомнений.
Елизавета предала меня. Я не выношу предательств и наказание за такой проступок может быть лишь одно. Никогда не подумал бы, что способен желать своей любимой сестренке смерти, но правда в том, что Лиззи уже давно мертва для меня. Я видел как она умерла. Я оплакал ее. И отомстил. То существо, что продолжало обитать в ее теле, скрываясь от меня, было неизвестным мне чудовищем.
Потому что моя малышка никогда не оставила бы меня намеренно.
Потому что моя малышка позвала бы меня с собой, будь у нас хоть малейший шанс на побег из того ада, в котором мы провели детство.
Моя малышка не оставила бы практически младенца-Виктора в цепких руках отца.
Стоило бы догадаться что во всем замешан дядя. Особой любви ко мне он никогда не питал, а вот в Лизе души не чаял. А я ведь, не смотря на откровенную прохладу с его стороны, любил бывать у Марешей во время каникул. После смерти сестры двери в их дом оказались закрыты для меня. Теперь понятно почему.
Надо же, Джаелл Мареш.
Совершенно не мог представить свою нежную и ранимую Лиззи с этим именем. Еще одно подтверждение того, что женщина, встречи с которой я так отчаянно искал эти дни, совершенно чужая для меня. Хуже чем чужая.
Удивительно, но трансгрессировав в паре метров от начала владений Марешей, предательски теряю равновесие и валюсь коленями в пыль. Что-то разрывает меня изнутри, тянет обратно, и мне требуется пару минут на то, чтобы совладать с этим нечто. Я уже узнавал этот зов внутри, но так и не научился подавлять его. Слишком был занят поисками Елизаветы. Однако сейчас, оказавшись так далеко от поместья, я увидел и иные последствия - начиная с кончиков пальцев неестественно темные вены проступали под бледной кожей. Миллиметр за миллиметром пугающие линии продвигались вверх по рукам, но я лишь упрямо сжал губы и спрятал их под перчатками.
Чертова Василиса. Даже умерев она умудрилась испортить мне жизнь.
Время было ограничено, но много мне и не надо. Всего-то найти хозяйку этого места и отправить туда, где ей следовало находиться уже давно.
Поднявшись на ноги, отряхиваю брюки и силой собственного упрямства изгоняю иные мысли из головы. Отчего-то дышится с трудом и сердце колотится слишком уж быстро, словно мне не все-равно. Но это ложь. Я ведь могу взять собственные чувства под контроль и не увидеть полные слез глаза малышки, бывшей для меня целым миром когда-то. У меня получится отделить этот образ от того, что предстоит увидеть сегодня. Не Елизавета. Джаелл. Вовсе не нужно вспоминать объятия моей маленькой девочки.
- Могу я вам чем-то помочь? - меня встречают практически сразу, но я лишь отмахиваюсь от рабочего, предпочитая не тратить на него свое время, и достаю зачарованный компас, терпеливо дожидаясь, когда стрелка укажет мне нужное направление. Она крутится бесконечно долго, словно давая мне время передумать, я уже чувствую нестерпимое жжение в запястьях когда ее острый конец все же замирает. - Прошу прощения, вы...
Несчастный заика не успевает даже договорить, как я теряюсь в водовороте трансгрессии и с трудом удерживаю себя на ногах километрах в пяти от него. На миг мне кажется что я ошибся, но мысли быстро оказываются прерваны звуком приближающихся копыт и я замираю, разглядывая стройную наездницу. Открываю рот, желая окликнуть, но из легких словно разом выкачали весь воздух, а меня самого лишили языка.
Не смотря на прошедшие годы, это все еще была Она.
Ее повзрослевшее лицо.
Ее тонкое тело.
Ее руки, что когда-то обнимали с таким теплом.
Наездница уже проносится мимо, когда голос решает вернуться и я выхожу на тропинку позади лошади.
- Джаелл! Мисс Мареш, - незнакомое имя оставляет привкус горечи во рту, словно надругательство над памятью о моей Лиззи. Жду когда она обернется и позволяю усмешке, полной злобы и презрения, скользнуть по губам. - Или я могу называть тебя Елизаветой? Нет, не могу. Ты же предпочла убить ее, лишь бы не быть больше моей сестрой. Карпе Ретрактум!
Почти что с болезненным удовольствием наблюдаю за тем, как хрупкое тело сестры сбрасывает с лошади и притягивает ко мне словно невидимой плетью. Опускаю палочку и позволяю ей упасть к моим ногам, даже не вздрогнув от отразившейся на ее лице боли. Смотрю на нее сверху вниз и жду, когда девушка поднимется.
- Где твоя палочка, малыш? - детское милое прозвище сейчас звучит скорее как оскорбление, бросаю невинное слово с несдержанным отвращением. - Надеюсь спокойная жизнь не заставила тебя забыть о необходимости уметь себя защитить? - чувствую себя так, словно выпил кастрюлю кипящего масла и сжимаю палочку чуть крепче нужного, стремясь не пропустить внутреннюю дрожь в руки. - Можешь не отвечать, против меня тебе все-равно не выстоять. Лучше бы ты оставалась мертвой, сестра.
Маленький мальчик глубоко во мне все еще помнит ту девочку, что он поклялся защищать и не справился. Он помнит нежные руки, что с незнакомой ему заботой касались оставленных отцом шрамов. Помнит горячие слезы, что та не стеснялась ронять ему на плечо. Помнит как его сердце сгнило заживо в тот день, когда ее не стало. Маленький мальчик, которого она убила.

+1

3

- Антонин! - голос гулким эхом расходится по пустой зале. Я спешно влетаю из языков зеленого пламени и хищным взглядом осматриваю помещение. Со стороны я, пожалуй, выглядела сейчас как настоящая фурия, готовая вцепиться в горло когтями любому, кто встанет на пути. Только вот на пути упорно никто не становился. Долохов меня опередил, обхитрил, скрылся. Поместье огромное, но я даже из гостиной чувствовала, что хозяина дома нет.
Падаю в кресло, которое много лет назад отвоевала у хозяина дома. И жду, когда домовой соизволит выйти ко мне. Скованная страхами. И ностальгией.
Как мы ругались из-за этого мебельного элемента! Я оккупировала кресло и не отступала ни на шаг, Антонин же не хотел пускать кого-то в личное пространство. Прощупывали границы, искали бреши, изучали арсенал врага в маленькой локальной войне за мебель. С тех пор, кажется, прошла целая вечность. Что стало с девятнадцатилетней девушкой, пришедшей в этот дом невольной пленницей чужих обязательств? Вырвалась же, выгрызла себе желанную свободу, заставила таки отказаться от себя. Избежала этой треклятой семьи, избежала участи стать живым призраком поместья подобно Екатерине Долоховой. А что в итоге? Где я? Столько бежать от себя и него, чтобы в концу все равно оказаться у точки отсчета. В том самом кресле, в том самом доме, словно и не было последних шести лет. С той лишь пометкой, что нет уже во мне той Миры, что стремилась украсить дом цветами, ругалась, когда в залах оставляли днем зашторенными окна и готова была плакать от счастья, увидев вишневые сады - подарок тогда еще жениха. Глупости такие. Нет, определенно, не могла остаться я прежней. Ни после пыток и смертей, постоянных угроз со стороны врагов и близких. Запутавшаяся в собственных ориентирах, не знающая где искать защиты. Оказывается, куда проще быть девятнадцатилетней девчонкой, бросающей вызов семье и правилам, чем двадцатишестилетней женщиной, которая сама не понимает с кем борется.
А главное - ради чего.
Сижу теперь, непривычно тихая, оставшаяся почти безоружной без привычной язвительности. Словно Антонин спасся из плена, а меня спасти забыл. С потухшим взглядом, который не удавалось прикрыть ни за безупречной выдержкой, ни за идеальным внешним видом. Я устала беспокоиться об этом человеке, устала волноваться за свою жизнь каждый раз, когда он на расстоянии вытянутой руки. Люди воспевали любовь как великое чувство, возносящее ввысь.
Мое же чувство лишь сильнее приковывало меня к земле, не давая дышать под тяжестью цепей.
Я же видела как тяжело ему дается контроль, старалась лишний раз не доводить до граней, беречь его. Но хватит одной вспышки гнева и Антонин будет носить траур уже по двум женщинам. Если будет…
Я рискую умереть, защищая чужое сердце, в существование которого верю только я одна.
Моя апатия отступает так же быстро, как и появилась прежде. Стоит домовику подойти ко мне поближе, как на него оказывается нацелена моя палочка.
- Где твой хозяин? Куда он пошел?
Домовой отводит взгляд, ищет пути отступления. Но мы видимся с ним не в первый раз, а вот угрозы с моей стороны он слышит впервые и такая перемена знатно выбивает его из колеи.
Я привилегированный гость в этом доме, что бы это не значило.
Вне зависимости от того, целует меня Антонин или тянется задушить, я априори особенная. Меня нельзя выгнать, нельзя игнорировать, я важна для хозяина дома, я под его защитой. И мы оба это знали.
- Хозяин будет злиться.
- Так ты знаешь! - шаг вперед и палочка утыкается в тощую шею домовика. Мне тошно от собственной грубости и я с ужасом наблюдаю как палочка натягивает тонкую как пергамент кожу домового. Но нет, я ни капли не сомневаюсь в своих методах. Мне нужно найти Долохова, это важнее перспективы задеть нежные чувства домового эльфа - Ты ничего мне не сделаешь, а я тебе могу. Давай не будем проверять кто из нас для твоего хозяина важнее?
Эх, знал бы домовой, что сейчас Антонин живет мыслями о моей смерти, был бы куда увереннее в своих силах.
- Хозяин будет в ярости.
- Твой хозяин в ярости всю свою жизнь, тебе не этого стоит бояться, а моей палочки. Быстрее. Мне нужно знать где он. - Хрупкое тело эльфа трясет в смятении, я вижу какой ужас нагоняет на него мысль о злости Долохова. Антонин оставлял за собой удивительный шлейф страха, вселял трепет даже в свое отсутствие. Жаль, у меня иммунитет к этому таланту болгарина, мне бы пригодилось знатно испугаться уже и оборвать любые связи, а не отчаянно рваться в каждый грядущий бой даже несмотря на уверенность в собственном проигрыше. - Это не семейная тайна, ты можешь сказать.
- Был гость, говорил “конюшня”. Гость говорил Мареш, говорил Лондон. Больше Спок не слышал.
Мне приходится отступить. Лондон большой и в нем черт знает сколько конюшен, я просто потеряю время, трансгрессируя между ними. Не говоря уже об опасности появляться в магглоских местах одной.
- Нужна карта. - я оставляю трясущегося эльфа одного, а сама кидаюсь из гостиной вверх по лестнице, к кабинету Долохова. Одна из моих любимых комнат в поместье. Сколько раз мы скандалили посреди этих стен, сколько раз книги летели с полок на пол под натиском очередного заклинания, выпущенного в приступе злости. А сколько раз посреди этой груды разворошенных бумаг мы… - Спок, у Антонина есть карта Лондона?
Карта находится, находятся чернила. Эльф помогает мне через силу, боясь очередного приступа моей немилости. Мне бы хотелось его успокоить, мол, я не позволю хозяину наказывать домового, но я сама не уверена, что переживу этот вечер или любой из последующих.
Просто не знаю где у Долохова граница воли и после какой черты он решит, что любит меня не так уж и сильно?
Чернильное пятно на карте указывает на предместье Лондона. На метле долго, каминная сеть не доставит меня в маггловские конюшни. Вдыхаю, выдыхаю и принимаю единственно верное решение - трансгрессия.
Если я погибну оттого, что трансгрессировала в дерево, у Антонина сразу станет на одну головную боль меньше. Везде свои плюсы.
Но от шуток в голове веселее не становится и легче не становится. Так бывает, нервишки шалят, когда готовишься стать живым щитом.
Пытаюсь совладать с дрожью, складываю руки на животе в попытках успокоиться - не помогает. Шаг в водоворот трангрессии и дороги назад уже не будет. Хотя, кому я вру? У меня нет дороги назад с того дня, как я поклялась однажды стать женой Антонина Долохова. Некоторые клятвы не теряют своей силы ни при каких обстоятельствах.
Трансгрессия дается мне удивительно легко, я чувствую определенный прилив счастья от мысли, что все мои части тела в целости и на своих местах. Убиться, трансгрессируя в поле, довольно тяжело, но с моими навыками в этой области исход перемещения мог быть любым. Я замечаю вспышку заклинания на фоне темнеющего неба, слышу гул. Возможно, магглы решат, что движется гроза, но лучше бы поскорее вернуться в поместье. Только вот Антонин не щенок, на поводок его не посадишь. Трансгрессирую повторно, нацелившись в эпицентр последней вспышки.
И оказываюсь прямо перед палочкой Антонина.
Но даже мысль, что я могла стать случайной целью для смертоносного заклятия пугает меня не так сильно, как вид самого мужчтины.  Сердце пропускает несколько ударов к ряду. Никогда прежде не видела в нем столько злости и боли. Даже Василиса, пытавшая нас, обезумевшая в желании причинить любой ценой боль Антонину или всякому, кто станет на его сторону, не вызывала в нем этой тьмы.
Жутко смотреть в небесно-голубые глаза и видеть лишь черноту, лишь бездонную, неутолимую боль.
Он знал, что я приду, никакого эффекта неожиданности. От связующей нити проклятия не спрячешься за деревом. Мне приходится следить за малейшим его движением, за мельчайшим порывом. Он сейчас совсем дикий, он безумен в своем горе, в боли, что разрывает его изнутри.
Но разве боль не признак живого?
- Я не буду вас останавливать. - вопреки всему делаю шаг в сторону. Я действительно не такая смелая, чтобы оставаться на линии огня - Хочу посмотреть. Я хочу видеть как вы убиваете. До сих пор не верится, что вы способны отнять жизнь, руководствуясь лишь желаниями, хочу увидеть воочию. Вы убили меня в моей голове - это был вынужденный шаг, ключ. Вы убили Василису, это была самозащита. Сейчас вы делаете выбор сами и, видимо, выбираете смерть. Я хочу это видеть, чтобы окончательно поверить в то, что вас не спасти. Чувства к вам не слабели с годами, не выжигались пытками, не исчезали под страхом смерти. Как бы я не старалась, как бы я не искала в вас тьму, я все равно продолжаю видеть отголоски света. Я сумасшедшая. Убейте же сестру и все светлое, что есть в вашем сердце, и помогите мне стать свободной от моей слепой веры в Вас.

+1

4

Достаточно одного заклинания, одной вспышки зеленого света и этой хрупкой блондинки больше не будет у меня на пути. Возможно тогда прошлое наконец меня отпустит. Возможно тогда я сумею принять произошедшее и больше не рыться в собственных внутренностях пытаясь понять корни собственного чувства вины. Не Елизавета, не Лиззи. Джаел. Чужая женщина, укравшая у меня сестру. Враг. Чудовище, разрушающее семьи. Она ведь даже не узнает меня, я вижу это в голубых глазах - таких же глазах, что и у меня. Там отражается лишь непонимание и...
- Тоша, - а может быть я ошибаюсь, видимо все же узнала. Только это ничего не меняет, как и ее голос, в котором звучат слезы. Как и это глупое сокращение, которое я до безумия ненавидел после ее смерти. - Сколько лет прошло. Но тебя все равно невозможно перепутать с кем-то другим.
Дыхание вырывается хрипами из груди, и смех, следующий за ним, даже смехом назвать сложно. Серьёзно? И это все что она может сказать?
- Был крошечный шанс на то, что тебе стёрли память и именно поэтому я считал тебя мёртвой. Но сейчас ты сама разрушила свой шанс на спасение, - холод в моем голосе не от бесчувствия, а от переизбытка чувств. Прошло столько лет, но даже сквозь года малышка Лиззи могла разорвать грудную клетку парой невинных слов. - Значит подстроила свою смерть? Смело с твоей стороны.
- Тоша, я...
- Молчи! Просто замолчи. Твои оправдания мне не нужны, я здесь лишь для того, чтобы наконец со всем покончить, - вместо слов с губ срывается рык и я уже не сдерживаю себя, рассекаю палочкой воздух. - Авад...
Передо мной материализуется Мираджейн и не знаю каким чудом мне удаётся остановить заклинание. Особенно если учесть, что все моё существо стремилось к её смерти. Появление Миры меня злит и успокаивает одновременно, рядом с ней меня больше не разрывает необходимость вернуться в поместье, рядом с ней я могу сосредоточиться на том, что происходит здесь и сейчас. Правда желание убить сестру меньше не становится.
- Ты ведь знаешь, что не сможешь остановить меня, душата ми, - голос полон отчаянной злобы и я даже не могу сказать, на кого злюсь сильнее. На себя? На Лиззи? А может быть на Миру, что так бездумно раз за разом меня провоцировала? Не уверен что хочу знать.
- Я не буду вас останавливать, - девушке почти удаётся сбить меня с толку. Почти.
Если честно, даже не понимаю зачем слушаю её. Пора покончить с Джаел-Лиззи, а с разочарованием Мираджейн разберусь уже потом. И все же под действием проклятия я концентрируюсь на девушке сильнее чем прежде и если не пытаюсь убить, то слышу каждое её слово. И невольно читаю между строк.
- Ты прекрасно знаешь кто я такой, Мира. И если до сих пор ты закрывала на это глаза и верила в выдуманное тобой милосердие, то я в этом не виноват. Сейчас у тебя есть отличный шанс посмотреть что бывает с теми, кто меня предает. И избежать такой ошибки в будущем, - палочка вновь взмывает вверх, губы проговаривают безжалостное "Круцио", но на последней букве, которую уже не остановить, вдруг понимаю что заклинание направлено на Мираджейн, а не Лиззи.
Доля секунды, что требуется от произнесения заклинания, до начала его действия, кажется мне бесконечно долгой и вместе с тем недостаточной для того, чтобы предпринять хоть что-то. Я бы с радостью принял эту боль на себя, только вот обогнать заклинание и встать перед ним живым щитом не удастся. Мне не удастся, а вот Елизавете удается. Она трансгрессирует прямо перед Мирой и тут же сгибается от боли, оседает на землю. Происходящее настолько сбивает меня с толку, что я опускаю палочку, отказываясь продолжать мучения сестры. Я хотел ее смерти, да. Но пытки были идеей проклятия, а вовсе не моей.
- Мира, я... Я не хотел, - такое банальное и бессмысленное оправдание, но мне больше нечего сказать. Я сдерживал себя с того самого дня как оказался проклят Василисой, но сегодня из-за своей злобы на Лиззи, подверг опасности Мираджейн. И не только ее. - Это тоже твоя вина, сестренка, - грубо встряхиваю все еще пытающуюся отдышаться девушку и поднимаю ее на ноги. Взгляд привлекает движение в стороне и невольно отвлекаюсь от своей злобы. Вторую руку протягиваю к Мире, а после поспешно трансгрессирую в поместье. Елизавету отбрасываю от себя, словно ничего не значащую вещь, а вот Миру удерживаю, давая девушке прийти в себя. - Магглы. Нужно было срочно убраться оттуда, прости что не предупредил.
Сказать честно, после того, в чем Мира призналась у Василисы, я не знал, как себя с ней вести. Я был... в замешательстве. Напуган. Да и злость на сестру не давала во всем разобраться. Наши жизни все еще походили на сломанную каминную сеть - никогда не знаешь где окажешься в следующий раз и выйдешь ли целым. Я старался быть с Мираджейн более мягким, проявлял несвойственную мне заботу, но все это сводилось на нет моей жаждой крови. Впрочем, сейчас не время об этом думать.
- Мое мъничко кокиче, - возвращаю внимание на Елизавету и замечаю, как она вздрагивает всем телом от милого прозвища из ее колыбельной. Указываю Мире на кресло, а сам прислоняюсь к спинке. - В твоем преступлении у меня сомнений нет, как и нет никаких сомнений в том, какое именно наказание ты заслужила. И все же эта милая девушка сомневается в том, что перед ней монстр такой же безжалостный, как и Василиса. Душата ми, именно из-за этого чудовища в обличие моей сестры ты пережила столько смертей. Именно из-за нее тебя пытали. И ты хочешь сказать что она не заслужила смерти? Что же, пусть мисс Мареш расскажет нам свою историю. А после ты сама вынесешь ей приговор. Не могу обещать что приму его, но у тебя есть шанс, Мира. Шанс меня переубедить.

Отредактировано Antonin Dolohov (2019-08-22 23:22:59)

+1

5

- Я вам верю - слова даются тяжело, мне приходится буквально выдавливать их из себя по слогам. Я не могу поднять глаза на Антонина, не могу встретить его взгляд. Боюсь увидеть в них отражение той вспышки, что мгновение назад истязала Лиззи. Для заклинания необходима глубокая, искренняя ненависть, жажда страданий. У Долохова заклинание вышло на славу и тело невольно сводило страхом от мысли, сколько же ненависти ко мне сейчас в нем. - Это проклятие, я понимаю.
Нет, не понимаю.
Я не вижу грань злости Антонина и его проклятия. Мне хотелось верить, что им управляет магия Василисы, но нет-нет, а в голове мелькала страшная мысль: различает ли сам Антонин мысли от проклятия и свои собственные? Не случится ли так, что мы снимем заговор, а жажда моих страданий останется, сроднившись с сознанием Долохова?
Сжимаю кулаки под мантией, пока ногти не впиваются в кожу до боли. Нельзя сомневаться, нельзя! Если пущу страх в свою голову, он разъест мне мозг быстрее, чем стая мозгошмыгов. Антонин справится, я справлюсь. Вне зависимости от того, понадобится ли его снова сковать цепями или же самой вставать перед его палочкой, чтобы доказать свою преданность. Василиса даже мертвая умудряется залезть в голову и посеять сомнение, но если я поддамся им, то чего стоят все мои слова, сказанные прежде, вся моя верность Антонину? Если я не буду верить в него, то кто?
Я не решаюсь помочь Лизаветте, боюсь даже притронуться к ней, а ведь она только что спасла меня. Так и стою живой статуей, глядя на трясущееся тело подле ног, нервно обнимая живот в иррациональном желании защитить самое дорогое. Боль от заклинания Василисы слишком свежа в памяти. Каждый раз, когда алая вспышка достигала кожи, мне казалось, что сердце не выдержит и разорвется под натиском боли. Страшно подумать, что было бы, не успей это нежное создание принять на себя удар, предназначавшийся мне.
Мы трансгрессируем в поместье, где домашняя обстановка должна была бы меня успокоить, но легче не становится. Алая вспышка заклинания напомнила мне насколько высокие ставки я сделала и теперь я боялась каждого шага, словно он неизменно повлечет за собой ошибку, проигрыш, чью-то смерть.
- Не перекладывайте на мои плечи ответственность за ваши действия, Антонин. Я не буду судить Лизаветту. Если вы убьете сестру, это будет только ваш выбор. Я не собираюсь жить с мыслью, что могла бы вас остановить, но не справилась.
Мой голос тих и спокоен - большая редкость. Это резко контрастирует с искрящимся от напряжения Антонином и младшей Долоховой, что, кажется, еще не пришла в себя после круцио. Мне приходиться сохранять холод рассудка и спокойствие, кажется, за всех присутствующих. Антонин называет сестру подснежником и у меня под кожей проходит холод от ее ответного взгляда на это милое прозвище, использованное сейчас в упрек. Я ее понимаю. Окажись я на месте Лиззи, обращение “душата ми” лезвиями бы зашло под кожу. Эти прозвища делали нас с Лизаветтой особенными в жизни Антонина, выделяли среди многих других. Но они же могли стать страшным проклятием, клеймом, расцени болгарин в наших действиях умысел против себя.
Я кивком приглашаю Лизаветту к повествованию. О юности Антонина я знала не много, Долохов редко копался в прошлом. Мне тяжело отслеживать нить повествования Лиззи, ведь мысли то и дело цеплялись за слова о ее брате. По началу смотреть на Долохова в я не решалась, словно боялась его откровений, что лились сейчас из чужих губ. Но рассказ Лизаветты что-то во мне поменял. Помог понять. К концу ее слов я оборачиваюсь к Антонину и вижу перед собой
не чудовище
и не обиженного мальчика, нет
я вижу человека с зияющей дырой в груди, которую он отчаянно пытался закрыть сначала сестрой, потом, после ее ухода, Виктором, следом мной. А еще властью, алкоголем и случайными связями. Края дыры гнили, болели, пуская по венам трупный яд. Страшно думать, что у других людей именно здесь расположено сердце.
- Мои слова вам не понравятся, будьте к этому готовы - выжить в чудовищных испытаниях, выстоять перед проклятием и круцио, чтобы погибнуть в гостиной Долохова из-за собственной принципиальности и нежелания лгать? Ирония моей жизни - Вы обвиняете сестру в предательстве. В том, что она причинила вам боль, забрала себя у вас. Но я думаю, ваша лишь сестра сделала то, на что вам не хватило духу. Я услышала исповедь девушки, жизнь которой была невыносима и которая нашла в себе силы дать отпор судьбе. Вы жили в нескончаемом кошмаре и называли это семьей. Но это не было семьей, это была тирания вашего отца, в которой вам приходилось выживать. Ваш отец с вашего рождения занимался лишь вашим уничтожением. Лизаветта смогла вырваться из этой клетки. Она потеряла все ради собственного спасения, потому что не видела другого выхода. Вы злитесь, потому что она причинила боль вам и вашей семье. Но, давайте будем честны: если бы в тот момент она протянула бы вам руку, вы бы за нее ухватились и точно так же отреклись от собственного имени. Причинили бы даже большую боль матери новостями о кончине сразу двух ее детей. Вы бы сделали это и не пожалели. Поймите же, ваша сестра не виновата в том, что выбрала жизнь и не несет никакой ответственности за вашу любовь к ней. Она просто хотела быть счастливой.

+1

6

Почему я вообще разрешил сестре говорить? Нужно было убить ее сразу, в тот же миг как увидел. До того, как теплые воспоминания поселили в сердце искру былой любви. До тех пор как у Мираджейн появился шанс меня переубедить. Последние дни были безумием, я тонул в собственной злобе, в обиде на целый мир. А сейчас выпустил всю ненависть на Миру и чувствовал себя совершенно пустым, словно вместе с "Круцио" в сторону любимой женщины уничтожил и остатки своей прогнившей души.
Каждое слово Лиззи словно пропитано ядом и он, попадая в моё тело через уши, разъедает внутренности, уничтожает ткани подобно соляной кислоте. Я и не думал что все еще способен ощущать боль из-за нее. В конце концов сколько можно страдать из-за сестры, которую давно похоронил? Но я все еще помнил её слезы в пустом кабинете зельеварения, её озябшие руки и взгляд, полный доверия. Обращенный ко мне взгляд.
Меньше чем через месяц я узнал о смерти Елизаветы Долоховой. Нужно ли говорить что всей моей последующей жизнью руководили чувство вины и скорбь? И сейчас передо мной сидит живое воплощение возможности со всем покончить раз и навсегда. Перечеркнуть старую жизнь и начать новую, основанную на собственных желаниях и убеждениях, а не на трагедии давних лет. Почему же я медлю, позволяя ей говорить?
Почти весь рассказ я пропускаю мимо ушей, сосредоточенно сжимая спинку кресла, на котором устроилась Мираджейн, словно в силе хватки моих пальцев заключается вся выдержка. Я не хочу слушать о собственном детстве, это не та тема, на которую я хотел бы поговорить и не та, о которой хотел бы поведать будущей супруге. Вот только жалости мне не хватало! Однако я позволяю Лиззи выдать полную версию своей несчастной жизни. Но когда она доходит до последних дней Елизаветы Долоховой, мои пальцы уже белы как мел от напряжения.
- Он продал меня словно племенную кобылу, Тоша! Я могла стерпеть побои и унижения, но наш отец лишил меня даже надежды на будущее. Продал меня неизвестно кому и на мои попытки оказать сопротивление отвечал лишь еще большей жестокостью. Ломал кости, избивал до полусмерти, заставлял захлебываться в собственных рыданиях, смешанных с кровью! Я не могла так больше, лучше умереть чем терпеть такую жизнь. Я и хотела умереть, прыгая с того проклятого моста. Дядя спас меня, я об этом не просила, но благодарна ему, - Елизавета (или правильнее будет Джаел?) срывается на крик и я отмечаю про себя что эта женщина передо мной куда более эмоциональна и раскована чем была когда-то моя сестра. Возможно трусливый побег действительно пошел ей на пользу. Ей да. Но не мне. - Я хотела отправить тебе весточку, дать знать что жива, но Василий был против... Но я рвалась, Тоша, так тянулась к тебе, что сбегала из дома, показавшего мне что такое семья и любовь близких. Во время одной из попыток найти тебя, дядюшка показал что ты сделал с семьей Васи, - все это время стоявшая посреди гостинной девушка наконец не выдерживает и оседает на ближайший стул. Словно больше не боится меня. Словно смирилась со своей судьбой. - И как я должна была после этого показаться тебе на глаза? Ты убил невинных, брат. В слепой злобе из-за того что я покинула тебя!
- Всё, хватит! Все мы знаем что я монстр в ваших глазах. Но, малыш, скажи мне. Монстр тот кто отомстил за маленькую сестрёнку убийце и насильнику? Или тот, кто поселил в голову обычного заурядного маггла воспоминания о том, как он убил и изнасиловал бесценную Долохову? 
Что-то во взгляде Лиззи, в том, как вздрогнуло её тело, заставляет меня поверить в неведение девушки. И это злит лишь сильнее, ведь выходит все это время Лиза считала меня убийцей без мотива, просто переполненным ненавистью и жестокостью магом. Я считал, что сестра знала меня как никто другой, но теперь выходило что она не знала меня вовсе. Как же легко годами обманывать себя, испытывать ноющую тоску по человеку, а после многих лет встретить его и понять, что вы совершенно чужие.
- Не веришь мне, малышка Лиззи? Так ты ведь отличный легилимент, давай, не стесняйся. Мой разум открыт для тебя. Впрочем, - наконец отпускаю спинку кресла и опускаю взгляд на трясущиеся от длительного напряжения пальцы. - Ты ведь этого не сделаешь, не разрушишь свой маленький идеальный мирок созданный из иллюзий. Не думал что ты такая эгоистка, сестра. Проживая свою счастливую жизнь среди любящих тебя людей ты хоть на миг задумывалась о том, что чувствуют те, кого ты оставила за спиной? Мама, Виктор... Я. Помнишь "Исповедь" блаженного Аврелия? Отец заставлял наизусть заучивать целые главы в детстве и я тогда смеялся над душевными муками Августина, считая их величайшим преувеличением? - мой голос охрип от напряжения, внутри бушевал океан эмоций и я сам удивлялся, что еще способен говорить. Пальцы давно уже нащупали палочку и теперь нерешительно то сжимали ее, то отпускали, так и не вынув из кармана мантии. - "Я удивлялся, что остальные люди живут, потому что тот, которого я любил так, словно он не мог умереть, был мертв: и еще больше удивлялся, что я, его второе «я», живу, когда он умер. Хорошо сказал кто-то о своем друге: «половина души моей». И я чувствовал, что моя душа и его душа были одной душой в двух телах, и жизнь внушала мне ужас: не хотел я ведь жить половинной жизнью. Потому, может быть, и боялся умереть, чтобы совсем не умер тот, которого я так любил." После твоей смерти я понял, что он хотел этим сказать. Оттого твое преступление против меня столь ужасно.
Оборачиваюсь к Мираджейн, ее слова, брошенные еще до моего монолога, обращенного к сестре, словно лезвием вырезали на моих внутренностях. Должно быть поэтому я не отреагировал на них ранее, словно и не услышал. Разумная часть меня боялась, что железная выдержка даст сбой и я совершу непоправимое. Сейчас мне уже удалось перенаправить гнев в нужное русло и хотя бы частично понять что именно пыталась донести до меня Мира.
- Душата ми, думаешь я беспокоился за мать? Она заслужила боль. Потому да, я бы принял протянутую руку помощи в тот момент и был бы до конца жизни благодарен. Конечно у такого решения есть последствия, я бы вряд ли сейчас стоял перед тобой, а Виктор... Даже думать не хочу, что стало бы с ним. Но ничего из этого не оправдывает поступка Лизы. Мы были друг у друга, этого не так и мало. К тому же я обещал ей придумать что-нибудь и все исправить, ей нужно было лишь немного потерпеть! Но нет, она сделала иной выбор и теперь пришло время за него ответить. Хотела быть счастливой? Если для счастья необходимо такое расстояние от меня, то я искренне не понимаю что ты сама тогда забыла в этом доме.
Эмоции вновь берут вверх и когда гнев захватывает мой разум, я не противлюсь ему, лишь перенаправляю в иную сторону. Уже уверенной рукой, без дрожи в пальцах, направляю палочку на сестру и с губ срывается тихое "Авада Кедавра". Но что-то внутри меня блокирует знакомое заклинание и лишь через пару минут удается осознать, что я не хочу ее смерти. Из глаз Лиззи струятся слезы, но они меня больше не трогают. Я выпустил то, что накопилось внутри. Этого достаточно.
- Уходите, мисс Мареш. И больше не попадайтесь мне на глаза, - взгляд опускается на Миру и я произношу то, что меньше всего ожидал услышать от самого себе, тем более под действием проклятия Василисы. - И ты тоже, Мираджейн.

+1

7

Вопреки оскорблениям и ярым попыткам оттолкнуть, я продолжаю сидеть в кресле, словно это не меня только что выгнали. Страшно ли мне? Несомненно. Как и в любой другой день рядом с Антонином. Даже его будничная речь часто походила на непростительные заклинания, словно его целью было убивать каждым словом, будь то проклятие или утреннее приветствие.
И все же, не каждый день я слышу страшное Avada Kedavra из его уст. В одно лишь мгновение, которое требуется для произнесения заклятия, я теряю всю бесконечную веру в Антонина, которой жила эти годы.
И обретаю ее снова, когда понимаю, что заклинание не получилось. Сдерживаю вздох облегчения и лишь по вздрогнувшим плечам можно прочитать тот надрыв, что случился внутри.
И по глазам, конечно, что я так старательно прятала от Антонина, пока внутри боролись ужас и ликование. Страх и радость - страшная смесь и сейчас оба эти чувства в равной доле смешались с кровью, мешая трезко оценивать ситуацию. Я понимала лишь одно: он хотел убить, но не смог. Сердце взяло верх над разумом. Очередное подтверждение, что сердце у Антонина все же есть.
- Я могу уйти, но легче вам не станет, ведь я в вашей голове. Вы уже никогда не будете один, Антонин - фраза несет в себе куда больший смысл, чем банальная угроза, коей она задумывалась. - Вы поступили правильно. Впрочем, мое одобрение вряд ли вас волнует. Как и мое мнение в целом, так ведь? - пора замолчать, но я продолжаю монолог, вводя свои слова в голову Долохова как исцеляющую инъекцию в тело больного - Я не о том, что каждая жизнь прекрасна и не стоит убивать за зря - вас подобными глупостями кормить бесполезно. Все, что сейчас было разыграно здесь и там, возле конюшен, все эти непростительные заклинания, поиски истины и нескончаемый поток угроз лишь одна большая панихида по прежнему Антонину Долохову. Лизаветта - проекция вас, только свободного и счастливого. Вы видите в ней не сестру, сестра навсегда осталась маленькой девочкой, которую вы не смогли защитить. Вы видите в ней того себя, кем не решились стать. Кто или что останавливало вас от подобного побега? Мы все гадаем как бы сложилась наша судьба, если бы в определенный момент мы поступили иначе, выбрали другую дорогу, но вам тяжелее - вы увидели это воочию. Лизаветта - это вы, проживший другую жизнь. И вы видите свое отражение в ее глазах - они у вас так похожи. Так бросьте все и убегите от собственного имени, пасите коней, разводите медведей? Нет. Потому что это уже не будете Вы. Вы уже не тот мальчик, которому было больно. И боль давно уже не ваша. То прошлое осталось далеко в прошлом, похороните его уже. Хватит себя жалеть. Чувствуете пустоту внутри - это боль ушла, боли больше нет, пусто. И теперь эту пустоту надо заполнить. Ненависть - самый простой путь. Хотите, выбирайте его, если теперь легкие дороги стали милы вашему сердцу. - кресло давно позади и я стою напротив Антонина, сама не замечая, как покинула оболочку учтивости и в очередной раз бросила Долохову неосторожный вызов. Мне хотелось забрать его боль и я не знала как сделать это по другому - Напейтесь, пройдитесь по шлюхам, трансгрессируйте в лес и поорите - я не знаю что вам поможет. Но сейчас вы просто себя жалеете и упиваетесь этой жалостью. Но больно не вам, больно тому мальчику, который давно остался позади, которого предали и оставили наедине со своими страхами. Отпустите его уже, как отпустили свою Лиззи. Вы не он.
От этих слов мне становится не по себе, ведь я не лукавила, когда говорила про похожие глаза Лизаветты и Антонина. И оттого ее глаза, лишенные Долоховской стали, лишенные Его боли вонзились в мою душу лезвиями, раны от которых я еще не скоро смогу залечить.
- Меня всегда удивляло то хладнокровие, с которым вы причиняете боль другим. Прежде я думала, что это наследие вашего отца, но сейчас я вижу, что это семейная черта как цвет глаз и пристрастие к животным. Вы, Долоховы, удивительным образом раните тех, кто вам близок, осознанно и неосознанно одновременно и от этого боль становится лишь глубже. И самое страшное, что я знаю это, но все равно тянусь к вам, причем к тому Антонину, которого я знаю, искренне отвергая того Антонина, которым вы были когда-то. Мне противна ваша тьма, меня ранит ваша грубость и каждый день, связанный с вами - это добровольная пытка. Но почему-то я люблю это в вас и защищаю ваши темные стороны с тем же рвением, как и оберегаю светлые порывы в себе. Знай я вас прежнего и полюби таким, чувства были бы обоснованны памятью и непринятием изменений, но это не так и у меня нет оправдания моей слепой тяги к вам. Пожалуй, только любовь. Единственный фактор, объясняющий все. Вас любят, господин Долохов, несмотря на несносный характер, окровавленные руки и боль, которую вы несете в себе и дарите другим. Вас любят. Подумайте над этим на досуге.

+1

8

Елизавета уходит, а может мне это только кажется, ведь проверить я не могу - слова Мираджейн захватывают меня, увлекают и заставляют задыхаться от сдерживаемого гнева. Я так устал держать все в себе. С того самого момента, как проклятие Василисы легло на нас липкой сетью, внутри меня не утихало ни на миг желание окропить кровью Миры руки свои. Я не привык сдерживать порывы - если жаждал чьей-то смерти, то предпочитал идти и эту жажду утолить. Почему же с мисс Слагхорн все иначе? Почему мои чувства к ней и ее беременность должны все изменить?
Я знал ответ, но сопротивлялся ему. Понимал, что в игру вступил инстинкт самосохранения, но отказывался окончательно признавать неполноценность собственной жизни без девчонки, когда-то навязанной отцом. Истина была в том, что ее убийство будет равноценно моему самоубийству, а я не мог позволить себе выбрать столь легкий путь. Да, мои сердце и разум любили девушку и полнились ненавистью к ней одновременно, но проклятию были безразличны чувства. Только факт убийства волновал его.
Не знаю, о чем Мираджейн думала, когда бросала одну неосторожную фразу за другой, когда пробуждала во мне гнев каждым словом. Хотела открыть мне глаза? Показать истинную суть вещей и меня самого? Так правда в том, что никакая правда меня не интересовала и не хотел я знать причины собственных поступков и чувств. Самокопания никогда меня не привлекали.
Я и сам не замечаю, как пальцы по воле неконтролируемой силы сжимают нож со стола, а нежная шея Мираджейн оказывается прижатой к лезвию. Ее белая кожа покрывается мурашками от холодной стали и я с удивлением отмечаю частоту собственного дыхания и руки, в один миг ставшие влажными. Мне... страшно? По крайней мере чувства внутри в эту минуту не похожи на возбуждение или всплеск адреналина, которые я часто испытывал на заданиях по поручению Темного Лорда или же по собственной инициативе. Разумная часть меня, так и не покорившаяся проклятию, осознавала, что рана, которую может нанести смерть Миры, окажется тяжелее той ноши, которую я способен вынести. Какая глупая, иррациональная привязанность. Ахиллесова пята Антонина Долохова.
- Я не жалею себя, душата ми, - мой голос будничен, спокоен, словно в это время руки не прижимают нож к горлу любимой женщины. - Не жалость движет мной, я не терплю это чувство. Инстинкт самосохранения. Понимаешь, - под лезвием выступают бисеринки крови и собственное учащенное сердцебиение заглушает все вокруг. Руку отвести так и не выходит, а вторая все крепче сжимает плечо девушки, грозя оставить синяки. - Все мы так устроены, что не ждем от семьи удара в спину. Я всегда знал, что вокруг меня своры шакалов, готовых разорвать, стоит лишь раз оступиться. Я даже принял тот факт, что родные отец и мать возглавляют стаю этих падальщиков. Но есть ограниченный круг лиц, кому я доверял безоговорочно. Лиззи, Виктор, - ты. Последнее произношу лишь мысленно, Мире незачем об этом знать. - И если она набралась наглости и смелости вонзить мне в спину нож, то что помешает это сделать остальным? Для тебя это полезный урок. Я не прощаю предательств.
На самом деле в ее словах был смысл. Я понимал, что именно Мираджейн пыталась донести до моего разгоряченного гневом разума. Но я не мог показать собственную слабость ей. Внутри меня все еще съежился тот беззаботный мальчишка, каким я был когда-то. Он плакал по погибшей сестре, колотил руками бетонную стену в бессилие, а после сжимал в омытых собственной кровью ладошках нож, готовясь совершить первое в своей жизни убийство. Тот мальчик никогда и никому не навредил, если бы только его сестренка оставалась рядом. Тот мальчик был наивен и светел. Я ненавидел его. Его и тот факт, что его частица все еще жила в моем теле. Как и то, что слова любви из уст Мираджейн заставили меня выронить нож и в бессилье уронить следом за ним и собственные ослабевшие руки.
Если бы я мог, этим самым ножом, что лежал сейчас у наших ног, вырезал бы любовь из наших тел и сжег, а пепел развеял по ветру. Бессмысленное чувство, ужасное чувство. Я боялся его, ненавидел, знал, что бессилен перед ним и оттого ничего не мог ему противопоставить.
- Твоя ненависть принесла бы мне гораздо большее удовольствие, чем любовь. Глупое чувство, которое делает уязвимыми нас обоих, - я намеренно пытаюсь отмахнуться от ее слов, спрятаться от них, но правда в том, что жар уже разлился где-то в районе сердца. Я отступаю от Миры, пытаюсь спрятаться за бутылкой огневиски, из которой делаю внушительный глоток прямо с горла. Не помогает унять боль, да и жар не уходит, наверное оттого я взрываюсь и срываюсь на крик. - Чего ты хочешь от меня, Джейн? Чтобы я порыдал у тебя на груди, а после успокоился и приполз на коленях с кольцом на твой палец в зубах? Чтобы клялся тебе в собственных чувствах у алтаря? Чтобы убедил, что я не такой плохой, каким меня видит весь этот чертов мир? Я не изменюсь просто потому, что ты попросишь. Я буду лгать, изменять, убивать. Буду тем, кто в порыве ссоры будет стремиться причинить тебе боль, как моральную, так и физическую. Буду тем, кто своими изменами раз за разом будет унижать тебя перед обществом. Такой жизни для себя ты хочешь? Правда в том, - все еще наполовину полная бутылка летит в ближайшую стену, орошая нас брызгами огневиски и стекла. Я подхожу к Мире вновь и ладонь ложиться на ее шею, туда, где осталась царапина от ножа. - Что я могу переломить твою шею одной рукой. Ты даже не успеешь слова сказать. Я всегда буду угрозой для тебя, даже если нам удастся избавиться от проклятия. Еще немного и я не смогу тебя отпустить, но сейчас во мне еще есть капля уважения к твоей жизни. Потому я повторю - уходи, душата ми. Это не приказ и не просьба, это предложение, шанс для тебя начать иную жизнь.
Сам не знаю, что на меня нашло. Кричу как одержимый, не в силах отстранить руку от ее горла, но и не находя в себе решимости сжать пальцы. Меня переполняет ненависть и нежность к этому созданию. И я честен в своих словах - если она не уйдет теперь, после я не смогу ее отпустить.
- Моя любовь ничего не стоит. Мое сердце прогнило насквозь, а в существование в собственном теле души я не верю вовсе. Но истината е, че животът ми не означава нищо без теб. Любовта ми към теб е причината да си още жива.1 Мира, я ненавижу любовь, не понимаю ее, призираю, насмехаюсь над ней. Но, дьявол, я люблю тебя и не могу этого исправить, - рука, несильно сжимавшая ее шею, скользит вниз и бессильно падает вдоль моего тела. Я вглядываюсь в глаза Мираджейн, рассчитывая увидеть в них злорадство или презрение. Я никогда настолько не обнажал душу, но чего мне бояться? Она уже видела во мне слабость, когда я не сумел убить Елизавету. - Я не сделаю тебя счастливой. Но ты никогда не умрешь от моей руки.
Краем глаза я замечаю движение у двери, но среагировать не успеваю - в меня ударяет парализующее заклинание и я безвольным мешком падаю на пол. Не сразу понимаю что происходит, а потом вижу Лиззи над собой и ее настойчивые попытки увести Мираджейн. Неужели моя эгоистичная сестра настолько лишилась разума, что сейчас, рискуя собственной жизнью, пытается спасти от меня мою же девушку?
Надо же, какая ирония.


1 Но правда в том, что моя жизнь ничего не значит без тебя. Моя любовь к тебе - причина, почему ты все еще жива.

+1

Быстрый ответ

Напишите ваше сообщение и нажмите «Отправить»



Вы здесь » Daily Prophet: Fear of the Dark » DAILY PROPHET » [20.04.1980] У тебя вместо сердца открытая рана


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно