Треклятый Долохов!
Я ведь даже просила его остаться.
Я
просила
Наплевав на гордость, на здравый смысл, на страхи, с которыми уже научилась жить бок о бок. Я просила его никуда не уходить, будто чувствовала приближение беды. А после сжимала губы до боли, сдерживая очередную позорную мольбу, когда мужчина обещал вернуться с победой.
Я верила в него, но не верила судьбе. Что-то должно было случиться, что-то уже случилось. Новостей не было уже несколько дней. Слишком долго. Ожидание убивало с эффективностью проклятия. Я обещала себе не зацикливаться на болгарине, не ждать новостей у окна и уж тем более не предпринимать каких-то попыток снова ввязаться в этот конфликт. Но ни одно из обещаний так и не сдержала.
Я даже ходила к Виктору. О, Мерлин, кто бы знал как унизительно приходить и просить помощи у человека, что видит в тебе лишь неудачную партию для брата. Мне и сказать то ему было нечего, Антонин предусмотрел и это - запретил рассказывать правду. Сам же наплел, что хочет развеяться.
Более приземленно - ушел в запой и блуд.
Я не винила Виктора, сама бы не поверила его словам в аналогичной ситуации. С Долоховым не может случиться беда, это Долохов приносит беды.
Но не злиться на младшего представителя этой семейки тоже не получалось. Хотя бы потому, что кто-либо так редко беспокоится о его брате, уже от этого мне можно было верить.
Обида удушающим комом подступает к горлу и я встряхиваю волосами, желая прогнать тяжелые мысли из головы. Сейчас нельзя отвлекаться.
Следом за шариком из голубого коралла идет бусинка из чешуи Перуанского змеезуба. Чешуйку с неаккуратной дырочкой в центре тяжело было назвать бусиной, но все же я терпеливо вплетаю ее на нить, непрерывно проговаривая по кругу длинное заклятие. Требовалась все внимание, чтобы не сбиться с ритма, не оговориться и не перепутать бусины, которых было с добрую сотню. Самые разные: привычные из драгоценных камней, из валяной шерсти магических животных, из чешуек, рогов, зубов, дерева, прессованного пепла и даже из моей собственной кости. Последняя фаланга мизинца на левой руке не давала забыться ни на секунду, сводя руку болью почти до плеча, а от заживляющий зелий мутило.
От зелий ли?
Плести заклятие в таком состоянии крайне рискованно. Левая рука слушается плохо и плетет слабо, я почти не чувствую ничего ладонью. Сознание же, уставшее повторять заезженный текст и наблюдать за однотипным мельтешением рук, то и дело пытается сойти с верной колеи. Мне нужен отдых, но останавливаться нельзя, весь эффект пропадет.
Последние слова заговора звучат устало, но не менее уверенно. Губы пересохли от беспрерывной речи и стоит мне замолчать, как кожа неприятно склеивается, словно отбирая саму возможность когда-либо снова произносить заклиная. Но я не обращаю внимания на эти мелочи. По длинной цепочке нитей и бусин бежит слабый, еле уловимый глазом отблеск магии. Я веду его взглядом, не моргая, словно боясь, что без надзора магия не станет работать вовсе. До полного круга остаётся лишь пару бусин, когда одна из них даёт трещину. А ещё через мгновение ломается разом вся сотня. Те, что твёрже, остаются висеть на нити осколками, а более слабые вовсе взрываются от внутреннего напряжения. Я вздрагиваю всем телом, до боли жмуря глаза от испуга, и чувствую себя одной из треснувших бусин. Ничего не вышло. Я не смогла.
Закрываю лицо здоровой рукой, сдерживая приступ истерики. Я понятия не имела где Антонин и как его найти. Я даже не была уверена, что ему нужна моя помощь. Но как я могла бездействовать, когда боль в сердце мешает спать ночами? Антонин не просил моей помощи, никогда бы не попросил. Но это не значит, что я не хотела ему помочь.
Паника отступает так же быстро, как и приходит. Я просто встаю с твердой уверенностью, что нужно пробовать снова. Даже если я сотру губы в порошок, день за днём повторяя заговор, даже если у меня не будут успевать отрастать кости. Антонин просил меня не спасать его, не бежать за ним в пекло. Помогать ему из собственной комнаты он не запрещал. Даже если я слабее мага, с которым предстояло сражаться Антонину, я могла выбить из колеи на пару мгновений и дать Долохову шанс. Или хотя бы напомнить, что он сражается не один.
Сборы не отнимают много времени и все же я чувствую собственную медлительность. Я словно опаздываю к событию, о котором даже не знаю. А ведь на дворе практически полночь, мне стоило бы дождаться утра. Родня непременно заинтересуется моими ночными прогулками и вряд ли одобрит попытки помочь бывшему жениху. Многие годы Антонин остался в семье щепетильной темой, которую не касаются без особого повода, правда и меня такой статус устраивал. Куда лучше, чем выслушивать ежедневное "пора бы тебе найти жениха, да держать его покрепче, не то, что прежнего". Только жаль отца. Папенька все ещё винил себя в моем не случившемся счастье. Считал, что ошибся, отдав меня Антонину.
Он был прав. Не будь он так уверен в успехе этого брака, не настаивай он так решительно, я бы не пробиралась сейчас по собственному дому почти на цыпочках, ища спасения для человека, что подвёл доверие моей семьи, не проводила бы бессонные ночи в беспокойстве о том, кто уже под тысячу раз разбил мое сердце. Была бы уже несколько лет женой какого-нибудь сдержанного англичанина, что отвечал бы на мои пламенные речи ледяным спокойствием, никогда не повышал бы голоса, не создавал ситуаций, угрожавших моей жизни и, скорее всего, не любил бы меня.
Просторная гостиная пустует, но ликование мое оказывается преждевременным. Ладонь уже загребла жмень летучего пороха, как меня нагнал голос отца.
- Джейн, не слишком поздно для прогулок? Девушкам твоего статуса не пристало гулять без сопровождающего ночью.
Я прячу поколоченную руку глубже под мантию, не желая демонстрировать папеньке изувеченные пальцы, а после объяснять мотивы. Мне вообще не хотелось ничего рассказывать ни сейчас, ни когда либо, я стыдилась самой себя за бесхребетность и податливость. За то, что не могла оставить позади одного самоуверенного болгарина.
- Хочу навестить Мерси. -ложь рождается сама собой. Во всяком случае, я не лукавила и действительно тосковала по сестре в последнее время. Просто собиралось не к ней - Мы давно не виделись, я скучаю.
- В такой поздний час? - мысли отца прекрасно читались по лицу, предчувствие неладного тенью скользило во взгляде - Что-то случилось? Джейн, на тебе лица нет. Тебя кто-то обидел?
- Все хорошо. - теперь лгать уже не приходилось, как и скрывать усталость, сквозившую в словах - небольшие сердечные проблемы. У нас, девочек, они совсем не редкость.
Я жду, когда отец уйдет из гостиной, но папенька словно невзначай забывает отойти. Секунды ожидания режут по живому и когда терпеть становится невыносимо, я выпускаю летучий порох под ноги, называя Косую Аллею, а не поместье Мерседес. Вспышка зелёного пламени скрывает от моих глаз папу, но голос, полный гнева, смешанного с испугом, я слышу отчётливо. И это я просто вышла погулять в Косой Переулок слишком поздно. Отцу нужно будет налить успокоительного зелья, прежде чем рассказать о...
Непривычный вид знакомой с детства улицы заставляет отвлечься от мыслей. Я не бывала прежде в Переулке ночью. Удивительно пустой и тихий, с редкими фигурами, укутанными в темные мантии. От любой другой улицы веяло бы спокойствием, здесь же ощущалась гнетущая отрешённость, словно сейчас выползли по своим делам те, кому при свете дня в Переулке места нет. Я запахиваю вишневую накидку сильнее, остро чувствуя каждый взгляд, который притягивала столь яркая вещь, и спешу по Аллее к магазинчику, где уже успела прежде оставить большую часть своего месячного жалования.
Конечно же он оказывается закрыт! Мне бы стоило смириться, принять это как знак свыше и вернуться в кровать, чтобы придаться мечтам о красивой, а главное, адекватной семье. Но я не буду не я, если отступлюсь от желаемого. Скорее дверь окажется выбита, а магазин зверски разграблен, чем я уйду с пустыми руками.
Мне открывают прежде, чем "бомбарда" успевает проделать для меня личный вход рядом с дверью. Сонный хозяин лавки, я уверена, знает тысячу и одно ругательство и ещё столько же проклятий, но не успевает произнести и слова, как в его руки падает список необходимых мне вещей. Даже беглого взгляда торгаша хватает, чтобы оценить прибыль от будущей сделки. Ярость сменяется жадностью и вот я уже желанный гость, для которого двери открыты в любое время суток.
Ещё бы, редко кто проходит за столь дорогими покупками дважды.
Мешочек всего необходимого собирается довольно медленно, но я не подгоняю продавца. Одной неудачи мне уже хватило. Быстро расплачиваюсь, не глядя на сумму, все равно после стрясу с Долохова целое состояние. Мне нужно компенсировать ущерб, нанесенный моим нервам, а ничто не лечит лучше, чем новые платья.
Прежняя спешка возвращается в мои движения, стоит получить желаемое и я высказываю из лавки, забыв даже попрощаться. А после, перешагнув порог, замираю, но далеко не от желания исправить оплошность. Меня приковывает к земле от осознания, что лавка за моей спиной - чуть ли не единственное место в Англии, где можно найти столь редкие ингредиенты.
А значит враг Антонина тоже должен был покупать их здесь.
Да, конечно, у него могли заваляться пару бусин из лунного камня, которые три года заговаривали каждое новолуние. Но подобная подготовка будет длится годами, проще (хоть и дороже) купить.
Мне нужно лишь узнать кто ещё закупался по списку, аналогичному моему.
Я возвращаюсь к двери, но не успеваю постучать, как тугая волна заклинания врезается в спину, впечатывая меня в дерево. Удар дезориентирует, но хуже всего то, что ослабшие руки выпускают мешочек с покупками и все мои драгоценные бусины пускаются в пляс по брусчатке. Сквозь мутную пелену боли прорывается трезвая мысль - это нападение и нужно защищаться, но прежде, чем я успеваю достать палочку, в мое плечо вгрызаются чьи-то когтистые пальцы и меня утаскивает водоворот трансгрессии. Это простое действие лишь ухудшает и без того плохое самочувствие, лишает трезвых мыслей. Меня выталкивает в незнакомое помещение и вот теперь постепенно стал приходить страх. Словно осознание собственной беспомощности поступало в организм дозами, покрывая кожу невидимой корочкой льда. Меня лишают палочки, как мне кажется, ещё до того, как трансгрессия заканчивается, а может выхватили до ее начала. По крайней мере, сейчас при мне привычного атрибута уже не было. Нападавший очень чётко осознал что делает и это злило.
Словно меня ждали.
- Так предсказуемо. - Я слышу в речи еле заметный акцент, но узнать его принадлежность не могу. Чужая палочка до боли вдавливается в шею, заставляя идти вперёд к массивной двери - Поймать тебя было легко, как и отразить твое проклятие. На сколько мне известно, Долохов выбирает себе в окружение исключительных людей. - Упоминание Антонина отметает сразу несколько вопросов, но спокойствия не приносит - Сразу видно, что тебя ему навязали.
Дверь распахивается. Я ожидала увидеть темницу для себя, но не для Антонина. Одного взгляда достаточно, чтобы узнать болгарина в этом измученном теле. Рот распахивается в ужасе, а глаза начинает щипать от подступивших слез. Мои худшие опасения стали явью. И если даже Долохова поймали, то что тогда я могу сделать?
Мы обречены.
Но уже через секунду я беру эмоции под контроль. Антонин не тот, которого стоит жалеть. Что бы не случилось, он выберется. И вытащит меня. Не видела я прежде человека, которого бы так отчаянно била судьба и который так бесконечно желал жить. Вместо вдоха ужаса заставляю себя улыбнуться. Пусть и натянуто.
- Если я действительно такая предсказуемая, можно было поймать меня до того, как я озолотила лавочника. - нарочито игнорирую нападавшего, словно видеть Антонина, скованного и измученного для меня - обычное дело и это вообще наш с ним разговор, а похититель лишь не вовремя вмешался в диалог - Антонин, вы даже не представляете в какие долги передо мной ввязались. Если Еженедельный Пророк не назовет нашу свадьбу хотя бы событием года, следующим событием года станут ваши поминки. Правда, я не уверена, что скажу вам "да".
Зрелище перед глазами заставляло кровь останавливаться на полпути, не доходя до сердца, что сейчас, кажется, билось впустую. Мне страшно видеть красные следы от оков на исхудавших запястьях и я даже смотреть опасалась на провода, ведущие к телу мужчины. Мне рассказывали, что маглы проводят по ним какую-то особенную энергию, но многие из них сами же ее боятся. Оставалось только догадываться какие муки перенес Антонин в заточении, но я была уверена, что мое сочувствие лишь нанесет мужчине новые раны. Он ненавидит жалость.
- Мышка очаровательная. Видите, не одна я нахожу интересным выедать вас по кусочкам. Когда все закончится, я хочу оставить ее себе. Мне будет приятно иметь друга, понимающего как сложно иногда пробиться через вашу толстую кожу к богатому внутреннему миру.
Девушка, что все ещё держала меня на прицеле, не выдерживает и шипит тихое "заткнись". Чувствую пальцы, заползающие в волосы и внезапно для самой себя резко удаляю затылком назад, надеясь попасть в лицо своему противнику. Голове план понравился чуть меньше и резкое движение аукается мне головокружением. Но задуманное получается и я воспринимаю это как шанс на спасение - возможность отобрать палочку. Правда, шанс оказался слишком хилым: рыжая, не ждавшая от меня сопротивления, поплатилась разбитым носом, но тут же вернула мне сполна, снова толкнув в стену очередным "Экспеллиармус". Тело отрывается от земли слишком легко и так же легко врезается в камень, только вот боль от удара лёгкой не назовешь. На мгновение теряю сознание и возвращаюсь обратно так же быстро. Голова раскалывается, но вместо стона с губ срывается тихий смех:
- Это того стоило.

- Хвала Мерлину, а я уж было подумала, что вы любовники! - пожалуй, пыточная камера - худшее место для шуток, но кроме юмора у меня не осталось никакого оружия. Приходилось перетягивать гнев на себя - Господин Долохов чаще раздевается перед любовницами, чем перед врагами. Вы, видимо, особенная.
Искра заклинания ударяет в пол рядом со мной, кроша каменную кладку в мелкую крошку, что неприятно царапает кожу. Я невольно вздрагиваю от этого выпада, закрываю лицо руками. Не понравилось, да?
Незнакомка, которую Антонин окрестил Василисой, продолжает гнуть свою линию, ожидая, видимо, ужаса в моих глазах или, может быть, прозрения? Сожаления? Все сказанное женщиной было для меня не ново и вряд ли мой взгляд выражал что-то помимо холодного принятия.
Я смирилась.
Позорно, слабовольно смирилась с натурой Антонина. Закрывала на нее глаза, как закрывают глаза дети, когда видят что-то страшное. Словно отрицание проблемы могло ее решить. Словно отрицание того, что руки Антонина в крови, могли их отмыть.
- Говоришь она не знает почему здесь? Как минимум потому что посмела полюбить монстра.
- Я бы не называла это любовью. Скорее болезненная привязанность к призракам прошлого. - на языке крутятся совсем другие слова и совсем не для Василисы. Я злюсь на Антонина за то, какой опасности он подвергает нас троих, злюсь за то, что корень всех проблем - его тотальное неумение решать вопросы мирным путем.
Но больше всего злюсь на себя за то, что позволила себе полюбить самого грязного человека, которого встречала на жизненном пути. Здесь Василиса абсолютно права: полюбив Антонина, я приняла его преступления.
Но какая-то рыжая стерва с болезненной тягой к крови, не будет судить ни меня, ни моего мужчину.
- Мне стоило бы давно начать брать деньги за выслушивания рассказов о злодеяниях Антонина. Легкий способ приумножить богатства семьи, да и желающих бы сразу поубавилось. - ребра стонут при попытке встать, словно вся спина превратилась в один огромный синяк. Я не привыкла к подобному обращению, не привыкла испытывать боль, но не могла позволить себе сейчас и поморщиться. Не после того, как тело Антонина усеяли ранами, не после всех пыток. Я вижу как сложно ему дается контроль над болью, но он справляется, а значит и я справлюсь. Голые стены служат единственной опорой для того, чтобы подняться и я цепляюсь за них, царапая о каменную кладку пальцы. Поднимаюсь, не расставаясь со стеной, боясь потерять ориентацию в пространстве, боясь слабости собственных мышц, что, кажется, слишком быстро сдались под натиском боли.
Василиса почти не смотрит на меня, но вряд ли забывает о моем присутствии хоть на минуту. Слишком сосредоточена на том, чтобы причинить боль Антонину. Получалось у нее искусно, мученик превзошел своего мучителя. На мгновение мне даже кажется, что я вижу в глазах Антонина раскаяние, а его дальнейшие слова...
- Заткнитесь, господин Долохов! - ответ выходит резким, непозволительно грубым. Но мне ни к чему эти его секундные сожаления, они потеряют свой вес как только мы выберемся - Не смейте извиняться за то, какой вы есть, если не собираетесь ничего с этим делать. Не давайте мне надежду на то, что можете измениться - она ранит меня куда сильнее, чем любые ваши проступки. - гнев на мужчину начинает приобретать новые рамки, наполняя силами, о наличии которых я не подозревала - Я не могу это понять. Никогда не желала кому-то смерти. Мне даже представить тяжело подобное чувство. Это хуже гнили, хуже плесени внутри. Не знаю каким чудовищем нужно быть, каким бесчувственным выродком, чтобы убивать, убивать раз за разом человека В СОБСТВЕННОЙ ГОЛОВЕ. -  Руки сжаты в кулаки, напряженные жилы выступают под кожей - ЭТО ЖЕ ВЫ СДЕЛАЛИ СО МНОЙ, ВАСИЛИСА?! Я чувствовала все, чувствовала дольше, сильнее, чем может почувствовать человек перед смертью! Мои кости стирались в пыль, меня раздирали на части, я задыхалась и оставалась в сознании. Это чудовищнее любых ножей и вы будете говорить мне о преступлениях Антонина?!
- Ты осталась жива, в отличии от его жертв.
- Я осталась жива, потому что меня спасли, а не потому, что помиловали! - пламенная речь обращается выпадом: в лицо Василисы летит горсть пыли и камней, предварительно подобранных с пола. Я подгадала момент, когда она будет смотреть на меня, чтобы женщина не успела отвернуть лицо, при этом, позаботилась о том, чтобы рука с палочкой была максимально расслаблена.
И вправду, какой прыти ожидать от аристократички, что еще недавно стонала на полу от пары синяков и не могла стоять ровно без опоры о стену? Но глупо думать, что пыль и пара камешков могут задержать кого-то надолго, времени у меня не больше секунды.
Я никогда не пробовала использовать магию без палочки. Папенька говорил, что было пару курьезных случаев до поступления в школу, но сама я их не помню.
Но это возможно, а значит и у меня получится. Пальцы изо всех сил вцепляются в оковы на руках Антонина и вся злость, весь страх, пережитый по вине Василисы, уходит в холодный металл. Увидеть результатов своих стараний мне не удается, ярко алая вспышка ослепляет, а после проходит сквозь мое тело
и я снова умираю.
Я думала, что не смогу испытать боли сильнее, чем в собственной голове и я ошибалась. Миллионы лезвий раскромсали нервы на лоскуты, исполосовали каждую клетку, воздух сгорел прямо в легких, а может я и вовсе забыла как дышать под этой секундной пыткой. Я не потеряла сознание, но и не могла совладать с собой после страшного заклинания. Боль ушла так же быстро, как и появилась, но память нагоняла страх не меньше, чем само заклятие. Интуитивно прижимаю колени к груди, словно могу таким образом защитить живот, не зная толком, если ли нужда защищать кого-то внутри после пережитого. Я вдруг ощутила какая маленькая без своей палочки, какая беззащитная и как легко нас можно убить. И я даже ничего сделать не смогу, просто отдам жизнь. Лицо в пыли, платье смятое и грязное - сломанная игрушка, которую пора бы выкинуть, но с которой еще не наигрались.
- Как иронично. - пол намок то ли от моих слез, то ли от пота. Я пытаюсь сосчитать капли - один, три, четыре - чтобы вернуть себе сознание, что спешно пыталось ускользнуть из тела. Горло сводит спазм от недавнего крика, голос хрипит, но я не перестаю наносить словесные удары с неизменной улыбкой. Надо было останавливаться раньше - еще до того, как взялась помогать Антонину. Сейчас же стоило идти до конца, даже если конец окажется плачевным. Ей потребовалось шесть лет, чтобы приблизить мою смерть - я по праву могу гордиться этим сроком. - Мы так похожи. Обе боремся со своими зависимостями. Обе посвятили жизнь Антонину Долохову.
Повторная вспышка пронзает тело в наказание за говорливость. Боль такая сильная, что я уже не кричу, а может просто не слышу и не чувствую крика. Все прекращается также быстро, как и началось, и агония снова уходит бесследно, оставляя после себя лишь пугающие воспоминания.
Но в этот раз сил улыбаться уже нет.