— Если бы ты включился в то мероприятие, которое я разыгрывала за столом, оскорбляя всех налево и направо, то из этого что-то бы вышло, — хмуро произнесла Аделаида, но через мгновение она уже улыбалась: — Ты видел лицо своей мачехи? Она все ждала, пока твой отец вступится, а он сидел и молчал.

По какой-то неведомой причине, своими жертвами на этом занимательном званном ужине она выбрала Патрицию и Теодора, надеясь, что Натаниэль возьмётся изводить Александра, однако этого делать он не стал. Булстроуд знала, что за отношения между Нейтом и Александром, но не без особых подробностей: Мальсиберу-младшему было проще игнорировать отца, предпочитая думать, что он захлебнулся в своей желчи ещё тогда, когда была жива миссис Моро. Подробностей всех тонкостей взаимоотношений Аделаида не знала, но и лезть в чужую драму ей совершенно не хотелось — вдруг, она затронет тоненькие струнки души Нейта и тот будет давиться слезами как обиженный мальчик, которого всю жизнь не понимал отец. К такому открытию Аделаида была совершенно не готова. Почему она так подумала? Был один у неё ухажёр, который старался добиться её расположения. В начале, Булстроуд даже не замечала его, отмахиваясь, как от назойливой мухи, всячески не замечая его попыток на сближение, а затем начала развлекаться, подкалывая и даже издеваясь. В какой-то момент, они оказались у него дома, в порыве страсти стаскивая одежду друг с друга, и после того, как Аделаида в своей привычной манере укусила его за губу, тот отскочит от неё. Она еле услышала вопрос обиженным голосом: «Зачем ты так?», на что ответила: «Я не мамочка, чтобы целовать тебя в лобик», — и после этого парня понесло: лицо покраснело, вены на лбу вздулись, а на глазах появились слёзы. Аделаида тогда, признаться, очень сильно удивилась. На работе, когда они обменивались шутками и издевались друг над другом, никакой проблемы не было. Девушка уже было подумала, что он вполне подходящая ей пара, стоило только проверить его работу в постели. Но до этого не дошло, потому что мужчина расплакался, причитая, что ему сложно это выносить, он устал, он хочет тёплых объятий, ванны и какао... Булстроуд тогда громко рассмеялась ему в лицо, сказала пару слов и исчезла. Весь вечер она провела в каком-то маггловском баре, вспоминая эту историю: то закатывала глаза, то безумно смеялась. В тот день, она много думала насчёт разорванных по юношеской глупости отношений с Натаниэлем, а в какой-то момент обнаружила себя у каминной сети с намерением немедленно аппарировать к нему домой.

— Не буду спорить — мы смотримся чертовски хорошо! Убрать бы только твои старческие морщины вокруг глаз, а то все будут думать, что ты слишком много радуешься жизни — это может плохо повлиять на мой имидж. — Булстроуд смотрит на Нейта снизу вверх, рассматривая его лицо. Даже в школьные времена редки были такие явления, когда они стояли и спокойно обнимались, изредка перекидываясь какими-то до ужаса приятными фразами. Неужели они повзрослели, что школьная жажда громкого выражения эмоций и желаний сменилась умиротворением? Аделаида даже не помнила, чтобы ей было так комфортно, как и сейчас — были ли тому виной алкоголь или плотная трапеза? Или же это Мальсибер накинул на неё свои чары обольщения? Что-что, а это у Натаниэля получалось очень хорошо — как истинный дипломат, он знал свои сильные стороны, а как переговорщик он был лучшим — всегда знал что и когда сказать. — Было бы странно, что через столько лет ты не смог бы меня удивить, — Аделаида облизывает губы, — Фамилию я менять не собираюсь, учти, — девушка смеётся, прижимаясь сильнее к молодому человеку.

Ей хотелось верить, что это просто сон — на самом деле, никакого званного ужина в честь предстоящей помолвки не было. Булстроуд спит после очередного тяжелого рабочего дня, перед этим выпив несколько бокалов виски на голодный желудок, надеясь забыться. Происходящее это просто больное воображение, в котором, неожиданно появился Натаниэль, обнимающий её и прижимающий к себе. Конечно, она скучала по нему, но в этом никогда никому не признаётся, даже себе. Но его поцелуй там, в гостиной, пробудил в ней забытые желания, от которых она так старательно бежала все это время. Поэтому, когда Мальсибер поцеловал её вновь, она не смогла противиться, жадно лаская его губы, будто бы в последний раз. Но учитывая, как они быстро пришли к тому, что свадьба неизбежна, то подобное будет происходить все чаще и чаще — в это Аделаида хотела верить и почему-то знала, что так оно и будет. Она даже не думала о том, что у него, возможно, есть другая женщина, но где она сейчас и кого Мальсибер с таким рвением целует? Её нет, а все его ласки достаются ей, словно она центр его вселенной. Останавливаться Аделаида не собиралась, более того, её желание близости возрастало с каждым поцелуем и прикосновением Нейта. Сердце начинало бешено стучать, когда девушка прикоснулась к его телу — все ещё через рубашку, но ей хотелось большего: Булстроуд хотелось целовать и кусать его горячее тело, вдыхать еле уловимый аромат одеколона. Если это был сон, то чертовски приятный сон! Аделаида берет руку Натаниэля и кладёт себе на бедро, и, когда их пальцы переплетаются, она сжимает её. Булстроуд мелкими поцелуями осыпает шею, покусывая тонкую кожу, а затем её руки уже быстро расстёгивают тугие пуговицы рубашки — благо они поддаются ей сразу, иначе пришлось бы рвать ткань. Аделаиде было настолько хорошо, что хотелось заняться любовью с Мальсибером прямо здесь, на виду у всех домовиком и даже на глазах Александра и Теодора. Булстроуд поймала себя на мысли, что только сильнее возбуждается, когда думает, что кто-то за ними наблюдает.

Аделаида не стала возражать Натаниэлю насчёт Патрисии, потому что не считала эту тему достойной её внимания. Если Мальсибер хотел припугнуть Булстроуд, то у него это не получилось. Конечно, девушка понимала, что слишком лезть к даме не стоит, потому что за спиной этой миссис стоял её муж — даже несмотря на его молчание за столом, он явно даст понять, когда Аделаида перейдёт границу дозволенного. Будут ли это просто слова или угрозы о физической расправе, но Булстроуд поймёт, что дальнейшие её действия не будут сулить ничего хорошего. Но свои выводы юная волшебница уже сделала, в том числе о слабости Патриции и не умении за себя постоять. Могла ли Аделаида допустить мысль о том, что ошибалась и лезть вправду не стоит? Определенно, нет. Но пока сам не попробуешь дотронуться до оголенных проводов, то урока не вынесешь.

— Не хочешь ли сменить свою фамилию на мою? — Булстроуд хитро улыбается — было видно, как в её глазах пляшут дьявольские огоньки, — Твоего отца удар хватит. Как тебе — свадьба и похороны в один день? — Без шуток — ей льстило, когда Натаниэль брал инициативу в свои руки, приказным тоном ставя Аделаиду перед единственным вариантом развития событий. Да, она брыкалась, всячески противилась, но в глубине души чувствовала желание, в котором близкий ей человек берет решение ситуации на себя. Такое она помнила только в школьные времена, и только с Мальсибером. Они, порой, грызлись за пальму первенства, но после изнуряющих споров, и, впоследствии, физической близости, Аделаида уступала, словно ей тема раздора была уже неинтересна. Кажется, Натаниэль имел все ключи к характеру сумасшедшей слизеринки, чем и успешно пользовался.

Эта небольшая перепалка насчёт фамилии добавила искру в страсть между Аделаидой и Мальсибером. До этого спокойное лицо Булстроуд стало слегка злобным: глаза бывшей слизеринки сузились, но неотрывно следили за каждым движением Нейта, а сами действия девушки стали резкими и немного грубыми. Ей не хотелось разговаривать, не хотелось разводить полемику насчёт того, а что же именно она выиграет от свадьбы, кроме как частого секса, которого ей не хватало? Должны же быть и другие привелегии. Ей хотелось оставить свою фамилию, и, если это свершится, то она сможет настоять на том, что бы будущий ребёнок (хотя бы один) был с этой же фамилией. Но с Мальсибером такие шутки точно не пройдут, и если он сказал, что собственноручно изменив её фамилию, то так оно и будет. Аделаида терялась в догадках: это желание обладать ею или же просто «так заведено в нормальных семьях»? С последним вариантом даже не стоило спорить, потому что они точно не будут из тех «нормальных» семей, которые на каждый уикенд ездят на природу, прихватив с собой термос. Однако если такое хоть когда-нибудь и произойдёт, то в термосе точно будут виски. Со льдом.

— Конечно, мистер Мальсибер, — сбивчиво произносит Булстроуд, и даже тихо, словно она повинуется ему, чувствуя его горячие поцелуи на груди, — Я хочу выразить своё уважение супругу, глядя ему прямо в глаза, — в полумраке это сделать, наверное, было бы сложно, но горящие от желания глаза Мальсибера Аделаида могла различить в любое время суток. Эти двое скрывались в темноте вечера, как будто утаивали какой-то секрет от окружающих, однако звук рвущегося платья и еле слышный стон Булстроуд выдавали их с головой. Девушка знала, что никто не решиться потревожить их, несмотря на то, какими непотребствами они занимались на террасе. Трэверс был тот ещё «воспитатель», возникая как раз тогда, когда не нужно, но сейчас Ада была уверена, что если он и услышал стоны, то был им безумно рад.

Булстроуд даже не вздрогнула, когда голая спина коснулась холодной мраморной колонны. Платье Аделаиды зависло в районе бёдер, но ей не составило труда полностью избавиться от него — движение рук Мальсибера по всему телу, без четкой траектории, не оставили никаких шансов для этого ненужного предмета одежды. Она стояла перед ним босая, в нижнем кружевном белье, подобранным настолько тщательно, будто бы она собралась танцевать стриптиз перед семьей жениха, чего не скажешь о платье — совершенно не примечательное, оно давало ложные намеки на то, что перед ними скромная и замкнутая монашка. Что же, Натаниэль добрался до самой сути девушки, более того — она позволила ему это сделать, но не снисходительно, а с полным доверием и желанием. Казалось бы, после болезненного расставания и отсутствия попыток любых контрактов, откуда взяться доверию? Но Аделаида будто бы окунулась в школьные времена, именно тогда, когда она верила ему и была готова отдаться без остатка. И сейчас — они будто бы боролись за пальму первенства в том, кто первый получит желаемый приз под названием «Удовольствие», достигнув точки высшего наслаждения. Смешно, но этот подарок каждый пытался подарить другому, поэтому сладострастная борьба могла продолжаться долгие часы.

Аделаида отходит немного в сторону, нащупывая руками деревянные перила, на которых сможет удобно устроиться, но вместе с этим не прерывает поцелуй — в какой-то момент, девушка прикусывает Натаниэля за губу и тянет на себя. С его помощью — благодаря сильным рукам молодого человека, — Булстроуд садится на прохладную деревяшку, а ногами притягивает к себе Мальсибера. Руки Ады будто живут своей жизнью: с легкостью она снимает пиджак, совершенно не заботясь, кидает его на пыльный пол; туда же отправляется рубашка. В какой-то момент, Булстроуд посещает мысль о том, что неплохо было бы переместиться в спальню, но возможно они тогда потеряют запал, а возбуждение сойдёт на нет. И сразу же от этих мыслей её уводит Натаниэль, который поцелуями отвлекает, а то и вовсе выгоняет благоразумие, невесть откуда взявшееся в голове Ады. Девушка хватается за ремень на брюках, тем временем оставляя влажную дорожку языком от шеи до уха. От возбуждения её начинает немного потряхивать, но она старается держаться — не будет же она говорить своему бывшему, что так давно у неё никого не было. Уж лучше пусть потешит своё самолюбие, допуская в мыслях тот факт, что у неё были другие мужчины, но Натаниэль — самый лучший, самый желанный.

— Больше бы таких мероприятий, — слышится глухой звон от удара железки о деревянную поверхность — это ремень, с которым быстро разобралась Булстроуд, — Вы не против постоянно гостьи, мистер Мальсибер? — Аделаида не понимает и сама, почему играет такую податливую сучку, говорит при этом тихо и придыханием, но эта игра ей безумно нравится, а тот факт, что Натаниэль поддерживает её, свидетельствует лишь о том, что они перешли на какой-то другой уровень сексуального удовлетворения друг друга. — Но мне нужно убедиться, что меня ни в чем не ограничат, — девушка ноготками пробегается по прессу на животе, а затем опускает руку ниже.

— Единственный достойный наследник этой фамилии — ты, — Аделаида шепотом, с придыханием, произносит эти слова на ухо Мальсиберу, так медленно, будто бы мёд тянется с чайной ложки в горячий чай. Девушка не понимала, откуда это жгучее желание сделать Нейту приятно не только своими прикосновениями, но и словами. Она переводит дух, дует ему слегка на шею, а пальчики, тем временем, исследуют гладкую кожу рядом с сосками молодого человека, оставляя еле заметные следы от ногтей — не так сильно, как ей хотелось бы, но у неё ещё будет время, чтобы выпустить зверя наружу, мечтавшего вновь вонзить когти в мягкую плоть. Животное внутри Аделаиды было готово в любой момент появиться, но лишь ждало, когда хозяйке надоест играть с жертвой.

Оба зверя, которые существовали что в Булстроуд, что и в Мальсибере, играли в давно забытую игру, осторожно исследуя исхоженные «тропы» к наслаждению. Натаниэль помнил, как чувствительна грудь Аделаиды к его вначале мягким, а затем и грубым прикосновениям. Его неприкрытое желание набирало обороты, а простые поцелуи в губы становились требовательными, не упуская вдоха и стона, которые могли бы пройти мимо. Каждое действие, которое делал Натаниэль, отзывалось внутри Булстроуд вспышкой жара, да так, что не хватало воздуха. Аделаида дрожала, но не от мартовского холода, а от распирающего её желания прекратить эти изводящие ласки. От возбуждающей близости, в которой Ада чувствовала набухший пах Натаниэля, девушка не выдержала, и протяжно застонала, но тут же её попытка выразить это была пресечена долгим и горячим поцелуем. Её проворный язычок не произнёс ни слова, однако усиленно исследовал рот Нейта, целуя его давно забытым способом. Запах алкоголя и одеколона смешивались в невероятную симфонию, от которой у Аделаиды кружилась голова.

Пока длился этот требовательный и долгий поцелуй, во время которого Ада неосознанно пыталась укусить Мальсибера за язык, она почувствовала еле уловимую грусть. А как же её фамилия и многовековая история вместе с ней? Как бы не хотелось подарить свою фамилию детям, ей это не удастся, потому что... Потому что так заведено в чистокровных семьях, где невесту, как послушную овцу, перекидывали из семьи в семью, без права голоса и выбора, продавая со всеми потрахами. Условно, её, как девочку, растили для какого-то мальчика, и чем больше они вложат в неё средств, тем меньше времени она будет прозябать на задворках чистокровного общества. После свадьбы, говорили окружающие, твоя жизнь изменится до неузнаваемости: у тебя будет муж, а с ним и дом, статусы, вся эта история, а ещё будет дополнительная строчка в свитке из тысяч волшебников, которые решили соединить свои семьи. Ты будешь носить под сердцем ребёнка, не принадлежавшего тебе, а ещё кучу разных вещей, которые нравятся твоему мужу, но не нравятся тебе. Булстроуд слышала печальные рассказы коллег о том, как они с мольбой и уговорами отстаивали себе право работать, а не сидеть дома с детьми, и Аделаида очень надеялась, что её не коснётся эта участь. В идеальном мире, построенном на лжи и искусстве манипулирования, Булстроуд выходит замуж за слабого мыслями мужчину, который примерно того же возраста, что и она, но без всех амбиций, которые есть у неё. Своими словами, угрозами, а может и сексуальным террором, ей, наконец, удаётся его сломать. На виду у всех, он — гордый хранитель фамилии и несметных богатств, успешный и привлекательный, а на самом деле... Всем заправляет Аделаида. Родственники со стороны мужа не были проблемой — у волшебницы было много планов, чтобы сын не общался с ними, не прислушивался к ужасным словам насчёт жены. Однако Булстроуд понимала, что этот тернистый путь по завоеванию власти интересен лишь на начальных этапах, пока она не оглянется назад и не увидит, насколько слабый человек рядом с ней, раз не смог, в конечном счете, противостоять ей. Но по воле случая или судьбы ей достался Мальсибер, который уже знал, с чем бы мог столкнуться, если они заключат брак, поэтому противостоять ему будет почти невозможно, но попытки все равно будут предприняты.

— Конкретнее? — в голосе Ады звучит дрожь, когда она отвечает ему вопросом на вопрос. Его голос и тембр отзываются пульсацией в низу живота, словно, чтобы ответить, ей нужно прочувствовать его слова внутри себя. Её имя, произнесенное Натаниэлем, доставляет ей высшее удовольствие, которое она не испытывала со школьным времён. Казалось, просто имя и фамилия, но Мальсибер говорил эти слова так, как никто не может. — Я хочу, чтобы это, — она касается пальцем его виска, — И это, — Аделаида стремительно перемещает руку уже на набухший пах Натаниэля, слегка сжимая, — Принадлежало только мне. — Булстроуд знала, что эта просьба вызовет усмешку у молодого человека, но сейчас она могла просить все, что угодно, даже если этого никогда не получит. Она могла бы загадать дом во Франции, туфли из кожи дракона или даже голову своего начальника, но все же решила быть немного серьёзной, даже в этой игре. Не факт, что после всего они вспомнят об этом разговоре, об этих всех данных обещаниях, на которые мог бы по глупости согласиться Натаниэль или же даже Аделаида, и пропустить мимо ушей в порыве страсти. Так или иначе, Мальсибер никогда не пускал слов на ветер, и даже те обещания, которые были даны из-за алкоголя, он выполнял, заставляя Аделаиду хмуриться и усиленно вспоминать как и когда это произошло.

Это была единственная хорошая возможность что-то сказать — внятно и членораздельно, потому что то, что потом сделал Натаниэль, стёрло её память напрочь — спроси её имя и она не ответит, лишь с искрами из глаз будет смотреть куда-то вдаль. Аделаида чувствует пальцы Мальсибера на мягкой ткани трусиков, но стоит ей прикрыть глаза, всего лишь на мгновение, как резко их вводит в неё. В тот самый момент, Булстроуд понимает, что её внутренний зверь уже почти вырвался наружу, ломая все сдерживающие замки. Одной рукой она хватается за волосы на затылке Натаниэля, а другая рука держится за его плечо, впиваясь ногтями. Девушка немного поддаётся вперёд — настолько, насколько может, — упираясь трясущимися ногами в деревянные перила, позволяя молодому человеку проникнуть глубже. Мальсибер намеренно медленно исследует Аделаиду, но каждое проникающее движение девушка встречает со стоном, чувствуя, что вскоре достигнет пика наслаждения.

Какой бы эгоистичной Булстроуд не была по жизни, в моменты физической близости с Мальсибером ей требовалось разделить с ним эту накрывавшую с головой волну удовольствия. Она не стала умолять его прекратить — очевидно, ей этого не хотелось, но пик наслаждения был все ближе и ближе, а времени оставалось так мало. Ей ужасно хотелось, чтобы Нейт тоже ощутил эту горячую волну блаженства. Девушка останавливает его, кусая свои губы и понимая, что поступила к себе крайне бесчеловечно, быстрым движением расстёгивает Натаниэлю брюки, своими ногами спуская их вниз, помогая высвободиться. Внутри у Аделаиды все трепещет, когда она дотрагивается до его члена и сжимает его. Её не заботит, что она может из-за одного неуклюжего движения сорваться с перил на землю; в её голове проносятся все те моменты, когда они были вместе, когда школьные каникулы проводили в какой-то квартире в Лондоне, упиваясь страстью друг друга и не один раз за ночь. Ада слезает с перил и мягко толкает Нейта назад, к стене, будто бы их театр закончен и она получила все, что хотела. Однако усмешка на губах выдаёт её. Она набрасывается на него с поцелуем, меняясь местами. Аделаида чувствует плечами холодные, но гладкие деревянные доски дома. Булстроуд ничего не говорит Мальсиберу, потому что он и сам прекрасно знает, что делать: Натаниэль поднимает девушку, держа за бёдра, и вновь, без предупреждения входит в неё, но уже не пальцами. Девушка как можно сильнее прикусывает губу, чтобы этот стон блаженства не вырвался на волю — она хочет сохранить его, но вскоре делится им с Нейтом, который жадно начал целовать её. Аделаида чувствует вначале медленные движения молодого человека, но с каждым мгновением он ускоряется. Булстроуд запрокидывает голову назад, слегка ударяясь затылком о стену — она не хочет поцелуями отвлекать Мальсибера от действий, потому что чувствовала, что вот-вот её накроет волна наслаждения, и ей очень хотелось, чтобы этот момент она разделила с Натаниэлем.

Глупо было предполагать, что Мальсибер согласится на её условия. Булстроуд никогда не показывала свои животные позывы в собственничестве, однако её изнутри съедала ревность. Порой, когда она видела Натаниэля в окружении симпатичных сокурсниц, она чувствовала клокочущую ярость, но сразу же пыталась переключиться на что-то другое, выплескивая свое негодование на других. Она не была задирой, которой дай только повод, но из-за красивых слизеринок рядом с Нейтом её будто переклинивало: рот расплывался в ухмылке, а глаза хитро щурились в поисках жертвы. Мальсибер никогда не давал усомниться в том, что они принадлежат друг другу, а все, что они вытворяли наедине, лишь подтверждало это. Сейчас, вспомнив, что у Натаниэля была другая женщина, о которой она не знала, заставляло вспыхнуть ярость с новой силой, и она уже не задумывалась над тем, что билась головой о кашпо с цветами, а только сильнее впилась ногтями в спину молодого человека, оставляя глубокие кровавые царапины. Настроение Аделаиды всегда менялось с непонятной скоростью, и она уже готова была разорвать Мальсибера на мелкие кусочки — то ли от своих мыслей, то ли от страсти. Воображение рисовало ужасные картины, в которых Булстроуд стала женой лишь для записи в пергаменте родословной, а все, что происходило сейчас — умелый и очень убедительный фокус от Теодора Трэверса и кого-то из Мальсиберов.

Жар и пульсация в животе сводит Аделаиду с ума; девушке не хватает воздуха, а на лбу появились мелкие шарики пота. Она ждёт, когда все напряжение сменится безумным наслаждением, но искренне удивляется, как ей удаётся сдерживаться так долго. И тогда поняв, в чем дело, будто прочитав мысли девушки, Натаниэль, резкими, порывистыми толчками, входит в Булстроуд, а её стоны становятся только громче, приближая неминуемое. Теперь она чувствует, что может дать себе расслабиться, ощущая, что и Мальсибер готов к этому. В тот самый момент, когда Нейт переходит от жадных поцелуев губ к груди, её, конец, накрывает волна оргазма, сотрясая тело в безумных вибрациях. Тогда молодой человек делает ещё несколько движений и резко застывает, тяжело дыша, а Аделаида чувствует горячую влагу Натаниэля внутри себя. Это её совершенно не беспокоилось — по крайней мере, не сейчас. Она знала, что в таких случаях делать, поэтому пока не торопилась.

Булстроуд не стала расплываться в благодарностях, делиться своими эмоциями, ведь по её виду было все понятно: безумный взгляд из слегка прикрытых глаз, а чуть приоткрытый рот с ухмылкой был в кровавых подтеках. Ей стоило привести себя в порядок, если она хотела вернуться за стол и продолжить «переговоры» на тему: «Несколько причин почему этой свадьбе не быть». Аргументов в данный момент не находилось, потому что голова была пустая, да и идти ей было сложно — ноги заходились в тряске, будто бы мечтали сплясать последний танец перед тем, как бросят свою хозяйку на пол. Булстроуд медленно и пьяно подошла к своему платью, жестоко брошенному рядом с одеждой Натаниэля. Оно было порвано, но сейчас это совсем не заботило девушку: Ада надела его, и все бы ничего, но на плечах оно начало расходиться и падать, оголяя грудь в кружевном лифчике, поэтому пришлось придерживать проблемные зоны. Булстроуд облизала губы, смотря куда-то вглубь леса, хитро улыбаясь. Слишком быстро эйфория от оргазма оставила её — хотелось лечь на кровать и провалиться в сладких сон, в котором все происходящее повторяется раз за разом.

— Предлагаю, — «Повторить это», — Встретиться ещё раз и обсудить все условия. — Аделаида идёт к качели и садится в него, с интересом наблюдая на Натаниэлем, который сейчас был занят брюками и рубашкой. К чему такие условности? Конечно, в конце апреля без одежды и тепла рядом (имея ввиду себя) долго не протянешь — ещё не так жарко, — но одевался, потому что, казалось, не собирался ещё отходить ко сну. Булстроуд перестала что-либо анализировать, когда почувствовала жажду. — Можно вина? В горле пересохло. — Она устраивается поудобнее на качелях, слегка касаясь одной ногой пола. Слишком спокойная, чтобы закатывать истерики, слишком уставшая, чтобы бежать и отстаивать своё право на голос в свадебной волоките, и слишком счастливая, чтобы вообще что-то возражать.