Она не поверила сначала.
Это шутка дурного вкуса, насмешка, удар под дых - натянуто улыбнуться, окаменев лицом и всем телом, пока в сознании идет самая настоящая война. Это не может быть правдой, просто потому, что Белла не хочет. Это не может быть правдой, потому что воспитанные в строгости чистокровные леди не сбегают с магглорожденными проходимцами, будто бы они самые обычные течные суки, которым плевать, перед каким кабысдохом задирать хвост - или тонкого шелка юбку, вручную вышитую лучшими мастерами Британии.
- Потаскуха, - медленно и торжественно выдыхает Беллатрикс, уже два года как Лестрейндж, но навеки Блэк. Выдыхает и до боли зажмуривается, словно бы враз потяжелевшие веки могут послужить надежным щитом от внешнего мира. - Мерзавка...
Вскидывает холеные руки и сжимает виски, как если бы навалилась мигрень. Жилка на виске и правда пульсирует - не от боли; волна ярости поднимается изнутри, из-под диафрагмы, где гнездилась ледяным комком, а после расплескалась по венам, затопив тело в попытке вырваться на свободу и заплескать собою весь мир.
Идеальная статуя посреди гостиной лишь на несколько минут. Злоба не дает усидеть на месте, не дает соображать, девушка мечется из угла в угол, задевая подолом, ныне похожим на рваное черное крыло, мебель и какие-то незначительные безделушки. Ударяется плечом о каминную полку; звонкий хруст фарфоровой фигурки, сестрою же и подаренной, с любовью и тщанием, очевидно, выбранной под стать интерьеру, символично нарушает тишину, повисшую над Лестрейндж-Холлом на манер родового проклятия. Зашипев, ушибленную плоть накрывает ладонью, чья прохлада даже сквозь рукав чувствуется летним вечером слишком хорошо.
- Я убью ее, - с нехорошим смешком. Сгорбленная, угловатая, она сейчас меньше всего соответствует роли идеальной жены; стеклянный блеск в глазах, однако, Рудольфуса совершенно не шокирует. - Какой позор.

У матери на пальцах ожоги - на полу комнаты, чьи стены затянуты родовыми гобеленами, все еще заметны горелые нитки. Запах паленой ткани и - слегка - затхлости - практически незнаком, тогда как сухой аромат лилий, идущих от волос Друэллы, бьет по обонянию старшей из сестер, в сумрачный час нашедшей в себе силы переступить порог - не открыть дверь грубым, демонстративным пинком. Родители не виноваты, и на папеньке нет лица, он глотает горькие капли, до того явно приняв на грудь порцию огневиски.
Беллатрикс сжимает руку матери - по возможности, бережно. И отстраняет ее от себя, не в силах больше выносить эти эмоциональные объятия, к которым не привыкла.
- Не корите себя, даже на прекрасных деревьях могут вырасти гнилые плоды, - она спокойна. И только зеркало знает, чего стоит эта глянцевая маска, этот безмятежный взор - если можно назвать безмятежными черные провалы глазниц. Медленный вдох и очень медленный выдох - неглубокий, и храни Мерлин корсеты, что не дают жить иначе. - Возможно, стоит забрать Цисси из Хогвартса.
Сложно вообразить даже, что будет твориться в слизеринской гостиной, когда приедут с каникул домой жестокие, язвительные подростки, в кругу семьи узнавшие занимательнейшие новости: средняя Блэк сбежала с грязнокровкой, влюбившись в него без памяти. Высшему обществу разговоров хватит на год вперед, а уж шепотков за спиной - на дюжину.
- Только бы Малфои не отказались от девочки, - возвращая себе подобие обычного спокойствия, вздыхает Друэлла. - Даже без официальной помолвки это будет ударом.
Белле кажется, что она замечает промелькнувшее светлое пятно за поворотом балюстрады. Быть может, это просто очередной эльф, безмолвной тенью снующий по поместью.

На милорда она боится даже взглянуть. Увидеть на его лице хотя бы намек на разочарование. Девушка стискивает кружевную отделку рукава в кулаке, чтобы хоть чем-то занять себя, отвлечься, забыться. Кажется, будто тонкие угольные линии скальпельно прорезаются заново, сквозь мясо, сквозь сухожилия, сквозь натянутую звенящую кожу.
- Я разберусь с этим, мой Лорд, - горячо шепчет она, цепляясь то за стык каменных плит зрачками, то за сухую травинку, принесенную чьей-то подошвой из аккуратного сада. - Я сама убью ее.
Эта клятва уже не первая.
Беллатрикс повторяет ее на манер молитвы перед сном, шепчет своему отражению, приводя в порядок прическу перед тем, как спуститься к завтраку. Остервенело отрабатывая очередной урок темной магии, миссис Лестрейндж адресует произнесенные заклятия ей, своему наваждению.
Мысли о том, как по красивому личику Андромеды будут расползаться кровавые борозды, доставляют болезненное удовольствие. Воображаемый крик пытаемой сестры представляется лучшей музыкой. Иногда, впрочем, во сне на месте предательницы Белла видит себя; они слишком похожи, и от этого еще больнее.
Боль и ненависть причудливым змеиным кублом ворочаются за грудиной, не давая спать, и к утру простыни сбиты и смяты.
Руди качает головой.
Ему не понять. Его брат не отступился от семьи и своего долга.
Она с удивлением обнаруживает рваные кружевные клочья когда разжимает сведенные судорогой пальцы.

С наступлением холодов немного остывает и ярость. Она не исчезает, просто становится чуть более созидательной, а при старшей из девиц Блэк уже можно практически без опаски упоминать имя Меды. Практически - потому что в любой момент губы могут изломиться в хищный оскал едва ли не с капающей на подбородок пеной.
Их учили держать лицо перед внешним миром.
Но что же делать, если удар был нанесен из внутреннего круга?

Белые снежинки контрастным бисером украшают волосы.
Они быстро тают в тепле, стоит лишь войти в украшенное в честь праздника помещение. Белла передает зимнюю мантию и перчатки эльфу, справляется о маменьке и удовлетворенно кивает.
Легкий скрип двери почти не заметен в суете грядущего праздничного ужина, что дают Блэки для чистокровных. Стоит ли говорить, что гостей ожидается меньше, чем в иные годы, кто-то просто вернул приглашение, кто-то многозначительно промолчал. Рана еще свежа, но она затянется, и все как будто бы не так страшно. Во всяком случае, когда ты взрослая замужняя женщина, не зависящая от мнения высшего света. Не зависящая так сильно, если быть точной.
- Вон, - бросает она существу в драной наволочке. - Я сама. Ты позволишь, милая?
Тяжелая щетка тем временем уже скользит по медовым кудрям сестры. Золото волос Нарциссы всегда было предметом насмешек и легкой зависти сестер - такой светлый ангел с черной фамилией, точно ли мы родня?
Беллатрикс наблюдает за отражением девичьего лица. Улыбается отстраненно, потому что задушевные разговоры совершенно не ее стезя, и нужно подобрать слова, чтобы начать. Тишина слаще, но в сладости этой яд.
- Как в школе? Я слышала, учителя хвалят тебя, - со снисходительной ленцой, что погребает под собой небольшую неловкость.
Ее никто не учил быть старшей сестрой, любящей - тем более, но летняя катастрофа неожиданно остро обрисовала, как же мало их и как важна связь между ними, поддержка и защита. Пока грязнокровные выродки не поработили мир и не пожрали детей, не выжгли лавандовые поля и не разбили античные стены.
Пока они еще угроза для священных семей.
Из сумочки Белла извлекает покрытый золотой патиной гребешок в россыпи аквамаринов - подарок, над которым ювелир бился несколько недель, пока заказчице не понравилась работа. Крепит его в высокой прическе, кажется, больно натянув пряди и оцарапав кожу - ни кукол, ни девчонок она никогда не заплетала.
- Нравится? - улыбается она. И с той же светской, мало что значащей улыбкой продолжает. - Что говорят в общей гостиной о ней?

Отредактировано Bellatrix Lestrange (2018-08-03 13:51:24)

Беллатрикс учили делать все идеально.
Нет, не так.
Ей вбивали это в голову, вбивали жестко и грубо, мягко и елейно, -под стать настроению - в самое нутро, в кости, в подкорку: ты достойна только лучшего, любовь моя, и ты должна быть лучшей. Во всем, всегда, и ни единого слова похвалы в отчем доме не звучало при демонстрации достойных, более чем достойных результатов; они были само собой разумеющимся итогом, какие бы старания не стояли за ними, любой же, самый незначительный провал подвергался остракизму. Так можно вырастить невротика - или истинную чистокровную.
В прическе Нарциссы не легли ровными волнами несколько тонких прядей. Это было недопустимо.

Недопустимо и ее поведение - маленькая, глупая девчонка дерзит старшей сестре, замужней леди, достойному члену общества и, хвала Мерлину, не Блэк. Уже нет, и это наполняет рот легким, едва ощутимым привкусом удовлетворения. Отсутствие связи, хотя бы формально, хотя бы на первый взгляд. Первая линия обороны.
Это иллюзия, как и право голоса, как и свобода нравов. Не здесь и не сейчас.
- Разве ты уже не взрослая, чтобы ждать подарков под елью поутру? - с некоторым небрежением вопрошает она, кривя не тронутые помадой губы. - К чему эта вульгарная жестикуляция? Достаточно простого "спасибо, Белла".
Миссис Лестрейндж хочется ударить сестру по лицу. Прямо как есть, тяжелой щеткой, на рукояти которой птичьими когтями стиснуты тонкие, ломкие пальцы. Разбить ей физиономию в кровь, смотреть, как по белой коже, по нежному, едва заметному светлому пушку на шее густо катятся рубиновые капли. Эта картина так ярка и так притягательна, что женщина даже подается самую малость вперед, но одергивает себя; в конце концов, их слишком мало, их преступно мало в этом мире, и если начать уничтожать гнездо изнутри, никакие хищники по ту сторону норы уже не успеют причинить стае вреда. Она сожрет самое себя, куртуазно отрыгнув мелкие косточки в накрахмаленную салфетку с вышитыми фамильными вензелями.
Этого делать нельзя, и Беллатрикс так же легко качнется назад, почти неразличимо, чтобы посчитать это осмысленным движением, а не легкой дрожью отогревающегося с декабрьского мороза человека или нервическим тремором изнеженных дев, для которых допустимо иметь хоть какие-то эмоции.
Она спишет это на максимализм, сделает вид, что забыла, сделав в памяти зарубку. Как и всегда.
- Семейный праздник, как-никак, этого нельзя забывать, - она чуть склоняет голову к плечу, всеми силами, всей позой силясь выразить заинтересованность; то, что она видит в крошке Цисси личность с собственным мнением, а не просто сладкую куклу, которую нужно сначала нарядить, а после выгодно пристроить, чтобы затраты не пропали втуне. Это не соответствует истине, не до конца, но побывав сама в роли живого товара, младшей теперь сочувствует на толику сильнее - в этом мире и в этом обществе быть ценностью самой по себе, без оков договорного брака, чересчур сложно и почти что бессмысленно. - Как нельзя забывать и предательства. Игнорировать - ты права, отчасти, но отмечать каждый факт такого упоминания. Разве ты не знаешь про Игру?

Право слово, это даже немного смешно.
Так тявкают кутят на псарне Родольфуса, пытаясь демонстрировать свою доминантность. Пищат под ногами, тычутся мордами в сапожки для верховой езды, выучивших у суки подавать голос, но не изучив еще тонкого искусства уместности этого лая.
Ее растили не для этого. Не для того любили, как умели, чтобы вот так подставить под удар всех хитросплетений интриг, сплетен, слухов, недомолвок и стремления по-мелкому, не всерьез нагадить, растоптать, уколоть. Выходя в свет, ты становишься участником этой самой постановки, актером, и режиссером, и зрителем - иногда даже билетером, зазывающим на показ. Так жаль, если спектакль провалится на премьере - еще жальче, если никто не посетит ее.
- Надеюсь, они молчат не потому, что боятся твоих слез. Сядь, сделай милость, - не терпящим возражений тоном произносит Белла, показывая предмет дамского туалета, покачивая его на ладони. - Я не закончила.

Она косится в зеркало - на фоне девической комнаты смотрится чуждо. Словно не пару лет назад выпорхнула из родного гнезда, а целую вечность. Угольный росчерк на фоне богато отделанной стены - там, в Норфолке, совсем иные понятия о роскоши, об интерьере и о жизни. Не лучше и не хуже, просто другие. И она соответствует - всю жизнь только этим и занимается. Только вот Его появление спутало все карты, и вот эти, даже завуалированные, даже надуманные намеки будят злость в смешении с благоговением; ядерная смесь, ядовитая болтушка, что медузно колышется под ребрами.
- Неужели ты плохо усвоила маменькины наставления, сестренка? - напевно, елейно произносит Беллатрикс, переводя взгляд с собственного отражения в точку где-то над плечом юной блондиночки, но не в коем случае не глядит в глаза, с самым отсутствующим видом замирая. - Ни у кого из нас нет и не может быть друзей.
Даже если когда-то этого очень хотелось - недолго, по скудоумию и непониманию. На фоне оголтелой, бессмысленной дружбы других детей.

Девочка выросла, отмечает Беллатрикс с удивлением.
Гормоны, заставившие хрупкую детскую фигурку меняться, округляться и даже пахнуть иначе, а лоно кровоточить из месяца в месяц, конечно же, ни при чем. Та самая безжалостная физиология, тот несчастливый случай, по которому были произведены на свет трое младенцев женского пола вместо такого ожидаемого наследника, отходит на задний план - из глубин подсознания младшей сестры выбираются на свет демоны, которых в достатке у каждого из рода Блэков. Демоны пока слабые, но уже зубастые, уже щурящие на свет угольные глаза.
Девочка выросла, и это так...неудобно.

Беллатрикс выгибает левую бровь. Приподнимает ее самую малость, почти не меняясь в лице; это гримаса - верх допустимого, практически плевок на предписанные нормы, по острой грани которых она всегда ходила, отказываясь приветливо улыбаться кавалерам на утомительных балах или убирать в тугую прическу крохотные завитки, выбивающиеся легким пушком по линии роста волос.
В ее новой семье другие правила, и если бы свет прослышал о них, получил доказательства, стало бы совсем дурно - или нет, потому что в пресытившихся, заигравшихся в собственную исключительность и непогрешимость великих домах предостаточно грязного белья и скелетов не только в шкафах, но и подвалах, кухонных ящиках и под супружескими кроватями, не предназначенными для сна, только для долга. Чистокровные - потрясающие лицемеры и потрясающие актеры, даже если у спектакля всего один зритель - ты сам.
- Мы всегда будем Блэками, - сухо произносит девушка, оставив вторую часть вопроса без внимания. - Ты и я.
Она не говорит об Андромеде, потому что сестра потеряла право называться одной из двадцати восьми. Не говорит о Сириусе, чьи выходки, чей львиный знак на школьной мантии перечеркнули всю генеалогию, всю гордость бессчетного количества великих предков.
Молчит и о Регулусе, ведь это само собой подразумевается. Маленький мужчина никогда не лишится фамилии, в отличие от них.

Это всё, конечно же, стало игрой с неписаными правилами, без однозначно определенного финала и без права на ошибку. У каждого игрока на руках своя карта, целый ворох их, ложащихся пестрым ковром на зеленое сукно в хаотичном порядке. Одна из них бита, вторая возвращается в руку, а третью тащит в собственную колоду противник, чтобы через недели и события вдруг встать на твою сторону.
Теперь она глядит на сестру сверху вниз, привычно и удовлетворенно, потому что два года спустя вытянувшаяся, сравнявшаяся с ней Нарцисса кажется в новинку. Мысль о том, чтобы считаться с нежной блондиночкой, как с равной, кажется чуждой, но уже пора, почти пора.
- У тебя хорошо получается изображать жертву обстоятельств и оправдывать свои решения, только зачем? - усмехается Белла. Какой бы шаг не был сделан, нести его последствия надлежит с гордостью. Все эти "нужен, "вынуждена" вызывают лишь раздражение, потому что ни одна из них не должна объясняться. Даже с сестрой, матерью, мужем, даже с самой собой наедине с зеркальным отражением. - И подумай о цене этой поддержки. О том, что они потребуют взамен, когда наступит время, самое неподходящее время, Нарцисса.
Полное имя режет слух. В этом есть что-то от официоза и что-то от приговора. Припечатать тремя слогами. Нар-цис-са. Не цветок, но маленький змееныш, шипящий выговор - как знать, может быть, именно отсутствие нужных букв в имени и сгубило Меду, сделало ее мягче и глупее, ведь в глубине души миссис Лестрейндж все же хотелось верить, что это в первую очередь глупость, а не спланированное решение ударить по семье, по матери в особенности, которая никак не могла отпустить ситуацию, в любой беседе неизменно скатываясь к куртуазным ругательствам в адрес средней из своих порождений.

Беллатрикс одна, но не одинока. Ее собственные, дикие, кровожадные демоны роятся в глубине разума, рвутся наружу, в иные моменты изламывая пальцы на манер когтей, спастически стремящихся вцепиться в мягкую плоть, украситься алым маникюром на самых кончиках ногтей. Ей не нужны ни родители, ни Родольфус, хотя он и успел познакомить супругу с белым порошком и крепкими напитками - но Белла не стремится проводить с ним время, только с магией, с запретными знаниями и набирающей силу жаждой крови.
Она смотрит в окно за спиной сестры. Ветер выгибает ветви деревьев и швыряет на стекло белые комья. В такую погоду собираться бы у камина с горячими, полными глинтвейна кружками, кутаться в пледы, а не встречать подле двери припорошенных снегом, идеально хладнокровных гостей. Как и всегда. Это больше не ее дом, не ее долг, но она чувствует себя обязанной поддержать мать, если уж ей не на кого больше опереться.
И преподнести ей в качества подарка добрую, быть может, весть, единственно правильное решение, которым она поделится поначалу с младшей сестрой.
- Андромеде подписали смертный приговор, - тихо и торжественно. - Хочешь посмотреть?
Белла улыбается.
Изгиб бескровных тонких губ выглядит жутко.

Любили ли их родители друг друга? О, нет, такое и заподозрить невозможно. Но сейчас, пару десятилетий спустя, они сплелись в безусловной, полной уважения целостности. Браки по расчету крепче всего. И дело не только в магическом контракте, что заключают два человека с полным осознанием важности союза, но и в скрупулезном математическом подборе идеальной партии; каждый из них знает, что принесет своему роду славу и почет, играя отведенную роль от и до. А любовь... страсть никогда не была вечной. Пляска гормонов, юношеское умиление уступали место опыту, принципам и всем тем душевным травмам, что неизбежно сопровождают процесс взросления. Первые отношения почти всегда заканчивались на пронзительной ноте, оставив после себя разочарование разбитого сердца. Сколько девчонок рыдали украдкой в темным уголках Хогвартса - не перечесть. Проходя мимо, староста школы лишь усмехалась, не делая ни малейшей попытки проявить участие; пока ученики других факультетов не нарушают комендантского часа, в них нет ничего интересного.
Слизеринские девочки тоже влюблялись. Это даже хорошо, это занимает мысли в свободные минуты, подростки успевают переболеть, исцелиться и прийти к алтарю с полным осознанием долга и торжественности момента.
Главное - не позволять себе лишнего.

Беллатрикс смотрит в упор.
В умении не мигать ей нет равных. Порой кажется, что это фарфоровая маска, а не живое лицо. Впрочем, фарфоровых они не носят - слишком хрупко, слишком непрактично, риск израниться осколками, если заденет шальным заклятием, и понести через годы позорные отметины шрамов, не слишком велик; но черненое серебро, скрывающее черты, уже стало визитной карточкой. Словно в холодной, сумрачной Британии начался вдруг Венецианский карнавал. Не праздничное действо, но похоронная процессия, навевающая жуть.
- Ну конечно же, - говорит с некоторой ленцой. Яд сочится по подбородку и срывается незримыми каплями на пол.
Слово "надо" они разучивают вперед "мама" и "папа".
Возможно, кто-то действительно умел дружить. Не поддерживать полезные связи, не раскладывать по полочкам компромат, не ждать ответной услуги взамен на сущую безделицу; в конце концов, все змеи разные, и в этом есть особая прелесть - то, как они сплетаются в единый клубок, гладкий и смертоносный. Даже полукровки, даже сомнительного происхождения дети напитывались идеями, правилами, гордыней, научаясь держать спину невозможно прямо, какие бы проклятия в нее ни летели.
Но дружить и правда умели. Только вот в семье Блэков подобного не одобряли, а кто-то из особенно дремучих ее представителей неизменно начинал искать глазами толковый словарь, чтобы уточнить значение слова "друг". Так, во избежание кривотолков.

Девушка подается чуть вперед, ловя собственное отражение. Неторопливо проводит кончиками пальцев вдоль пробора, приглаживая непослушный пушок волос. Те отчаянно нахальные завитки, что плевать хотели на чары, бальзамы и гребни - в этом была некоторая изюминка, капелька живости в насквозь искусственном образе. Это - и тяжело, болезненно ворочающаяся метка под кожей.
Но об этом знал лишь Родольфус. И, конечно же, Он.
- Как думаешь, может, сменить серьги на изумрудные? - буднично спрашивает, как будто все это время они трепались о девичьем. Тяжелые морионовые капли на мочках покачиваются в такт движению. - Как-то праздничнее будет.
А ведь если подумать, рождественское утро было одним из немногих дней, когда им позволяли побыть просто детьми. Смеяться, торопливо рвать оберточную бумагу, хвастаться подарками и благодарить папеньку. Сейчас его поздравления сводятся к строгим протокольным фразам, посыльный приносит витиевато подписанную открытку и неизменный букет лилий. Почему-то именно могильные цветы у него ассоциируются со старшей дочерью.

Лестрейндж откровенно наслаждается эмоциями в голосе Цисси. Наслаждается произведенным театральным эффектом, этой безрадостной импровизацией. Не просто так же она оговорилась, верно?
- Смертный, - повторяет терпеливо, как неразумному младенцу, в чьих устах тысячи "почему".
Убийства чести не были изобретением британской магической аристократии. По всему миру девушек - да и юношей ненамного реже - собственная семья лишала жизни, чтобы смочь пережить позор. Чтобы поставить кровавую точку в запутанной истории, что приносит матери только слезы, а прочим родственникам едва слышимый зубовный скрежет. Кому приятно, когда на светском рауте присутствующие шушукаются о запятнанной репутации, а не о привычном - какое платье надела миссис N, сколько рюмок старого огденского уже успел опрокинуть двоюродный дед хозяина дома. И каждый раз все делают вид, будто ничего не произошло. Инцидент исчерпан, все вернулось на круги своя.
Нынешние времена диктуют либеральные настроения, но священные двадцать восемь, как и ближний к ним круг, цепко держатся за традиции. Они делают жизнь понятнее. Не обязательно проще, но как-то определенней.
- Паршивую овцу отправляют на бойню, дабы не портить всю отару, - Белла пожимает плечами.
Для нее это очевидно. Щенка, рожденного с браком экстерьера или отсутствием рабочих качеств, не пускают в разведение. Трусливый кобель или агрессивная сука не интересны ни хозяину, ни псарю, и милосерднее утопить несчастное животное, чем награждать до конца жизни ленивыми пинками под брюхо.
- Кому она нужна, эта шлюха, предавшая род? - бранное слово слетает с губ легко, будучи проговоренным уже не единожды.
То, что Меда уже не невинна, не подлежит никакому сомнению.
Дурам свойственно относиться к девственности, как к мелочи.