Случайный прохожий, имей он смелость и глупость прогуливаться мимо Лестрейндж-Холла, наверняка удивился бы явлению, которое произошло перед воротами в воскресенье в два часа по полудни. Представляло оно собой невысокого человека, цвет кожи, лицо и одежда которого прямо-таки голосили о том, что мистер этот совсем недавно покинул благословенную землю Индии. Судя по усталому выражению лица, весь путь до Британии, этот господин проделал на своих двоих, хотя внимательный прохожий заметил бы, что человек этот появился буквально из ниоткуда. Наверное, это был продавец ковров. Или чудесных котлов, зелья в которых помешиваются сами собой и варятся втрое, нет, вдесятеро быстрее чем в обычных! А может тех самых зелий, которые помогают джентльменам с некоторыми деликатными затруднениями.
Нисколько не смущаясь, и не чувствуя внутреннего трепета, неизвестный потянул ручку калитки, а когда та не поддалась, от души выругался по-английски совершенно без акцента.
Видимо, торговля шла не очень хорошо. Человек плюнул себе под ноги, скинул с плеч рюкзак, таивший в себе несметные запасы различного хлама и уселся на него прямо перед воротами.
Ноги его едва доставали до земли.
Прошло еще не меньше получаса, прежде чем за воротами послышались шаги, неспешные  и преисполненные чувства собственного достоинства, как и подобает шагам хозяина такого поместья.
Человек вскочил на ноги, нелепо взмахнув руками. Лицо его шло рябью, глаза стали светлее, а голос ниже. Кости вытягивались. Оборотное зелье переставало действовать - чуть позже, чем рассчитывал Рабастан, но лучше уж так, чем потерять лицо стоя под прицелом.
- Ты? - собственный голос еще подводит его и звучит непривычно, после нескольких дней вынужденного оборотничества, но зато он больше не смотрит на Родольфа снизу вверх. - Неужели ты теперь у него на побегушках?
Так не должно быть, это неправильно, но очень уж похоже на правду. Годы сделали нрав их отца еще тяжелее, а после смерти матери, Рабастан и вовсе перестал появляться дома, предоставив родителю общаться с наследником наедине. Ломать его на свой вкус, дрессировать как вздумается, а с него довольно!
- Ты не рад меня видеть, брат,  - говорит он, на порядок тише. Это не вопрос - констатация факта. У Родольфа каменное лицо, но Рабастан умеет читать по трещинам в камне.

Отредактировано Rabastan Lestrange (2019-02-19 20:58:15)

Рабастан морщится, будто в рот ему насильно пихают половину лимона. Его мутит от одной мысли о том, что придется стоять перед отцом и чувствовать, как тебя препарируют взглядом, вспарывают от паха до самой глотки, выпуская наружу потроха и копаясь в них, чтобы увидеть твое будущее на семейном древе.
Достаточно ли ты хорош?
Нет, нет и никогда не будешь.
Была бы его воля, он бы ни за что, никогда не явился бы сюда. Разве только, чтоб все наконец кончить. Выставить точки, не только над i, но и в конце эпитафии.
К несчастью, он не в том положении. Сквозь тугую повязку на боку проступает алое и Рабастан опускает голову, почти покаянно. Сейчас он проглотит свою глупую гордость и будет надеяться, что она не застрянет в горле костью. Сейчас он смирится на время с тем, что ему никогда не быть достойным, не станет показывать норов и зубы, пока зализывает раны. А после снова испарится, пока отец не решил, что и из этой жизни можно получить хоть какую-то выгоду.
С паршивой овцы хоть шерсти клок.
- Проводи, - соглашается он и думает, кем будет Родольф в этот раз, тюремщиком или палачом? - Незачем оттягивать неизбежное.
Рабастан думает над его последним замечанием пока они идут через сад. Гравий под ногами хрустит как мышиные кости. Целый город мышиных костей. Тонких, побелевших на солнце, хрупких как мел.
- Тот же, кто и всегда. Мне не нужна твоя жизнь, я всего лишь хочу оставить за собой свою. Я не задержусь здесь надолго.

Отредактировано Rabastan Lestrange (2019-02-19 21:00:57)

Куда они идут - не секрет. Вернее, секрет, но флер тайны спадает, едва они ступают на лестницу. Вниз, а не вверх. К могилам, а не в покои. Рабастан молчит и идет след в след, позволяя хозяину Холла играть в свое удовольствие. В детстве ему этого явно недоставало.
Рабастан смотрит на каменные гробы не мигая. Плечи, до того напряженные, расслабляются, словно с них рухнул тяжелый груз обязательств.
Вслед за этим грузом с плеч падает и рюкзак, тоже вполне увесистый. На полу нет пыли, а по углам пауки еще не наплели своей паутины - похоже, что в этой части дома, эльфы драли каждый дюйм с куда большим рвением, чем наверху. Не потому ли, что старались избегать хозяина чтоб сохранить голову на плечах?
Рабастан не двигается, чтобы не провоцировать Родольфа на выпад слишком рано.
- Мерзавец, - говорит он брату и только потом оборачивается через плечо. Рот кривится в усмешке. - Ты опять обскакал меня. Я хотел сделать это сам. Сам хотел убить его.
Впрочем, для человека, который мечтал свести счеты с родичем , он преступно долго не появлялся дома на Йоль. Оправдание себе найти легко (он готовился, сам варил подходящий яд, взращивал в себе росток неповиновения, чтобы тот нельзя было переломить о колено), но это уже ни к чему. Дело сделано другим. У Рабастана нет сомнений кем именно. Их отец создал чудовище и не мог избежать с ним встречи. А теперь перед чудовищем стоит он.
- И что теперь? Похоронишь меня здесь и сейчас или закуешь в цепи и оставишь мариноваться до подходящего дня?
Рабастан знает, для него в склепе давно отведено место, с того самого дня как он родился. Но он лучше сгниет где-нибудь на Амазонке, чем позволит запереть себя здесь даже после смерти.
Впрочем, для Родольфа место здесь приготовлено тоже. И вряд ли он очень спешит устроится в нем поудобнее.
- Я говорил тебе тысячу раз и повторяю. Мне это не нужно.
Рабастан готов защищать свою жизнь, но не готов забрать чужую. Потому что убивший дракона, сам становится драконом, а он бежит от этого как от огня. Боится этого больше всего на свете.
А Родольф, похоже, впервые в жизни боится его и видит в нем соперника. Впервые за столько лет. Это так смешно, что он не пытается держаться и смеется.
Его смех в фамильном склепе звучит удивительно уместно.

Рабастана спасает не чудо, а выученная за годы родства привычка ждать удара. И пусть его лицо уже не так идеально копирует лицо брата - они оба постарались ради этого, без дураков. Пусть они не виделись несколько лет и воды за это время утекло столько, что можно было бы утопить в ней половину Лондона. Они все еще слишком хорошо знают повадки друг друга, отточенные теперь, но все те же.
Рабастан принимает первый удар. Но вместо того чтобы подставить вторую щеку, перехватывает брата за руку - чуть выше локтя - дергает на себя, так что они оба валятся на каменный пол и ударяются: один локтями, второй коленями. Не позволяя направить палочку себе в лицо, он сжимает чужое запястье до того крепко, что слышит пульс как свой собственный. Он не отказывает себе в удовольствии врезать Родольфу коленом в бок, укусить за руку, оставляя след. Повязка сбивается окончательно и кровь течет на пол, слишком быстро, так что в тяжелом воздухе становится ощутим запах железа.
Рабастан понимает, его не хватит надолго. По этому вместо того чтобы отбиваться, он изо всех стискивает брата в объятиях.
- Хватит, Родольф. Хватит. Ты здесь хозяин, я это признаю.
По лицу у него тоже течет кровь, но это такая малость.

Боль от укуса и вполовину не так сильна, как та, к которой он успел привыкнуть, но Родольф делает это так от души, что гематома и следы зубов останутся наверняка. Если подумать, то только обмен тычками и ударами и был между ними начистоту, не то что ужимки, приличествующие воспитанным молодым людям из хорошей семьи.
Рабастан отпускает брата, чувствуя как тяжелеет левая рука - Родольф укладывается на нее как на подушку. Им бы лежать так лет в пять на холме и рассматривать облака, а не сейчас, разменяв третий десяток, валяться в склепе.
На такое ласковое ругательство Рабастан против воли улыбается, рот растягивается в улыбке сам собой, обнажая вымазанные кровью зубы.
- Я бы не рискнул приехать, если бы не эти обстоятельства. Пришлось рискнуть, - говорит он, прикрывая пятно на линялой рубахе ладонью. Там, под несколькими слоями ткани безобразная рваная рана для которой даже колдомедика не нашлось. - Видел бы ты, как там было красиво, пока не заполыхало.