Глубокий вдох. Как по книжкам, как по глупым советам, как по нелепой технике контроля за дыханием, что якобы должно помочь в сохранении спокойствия, когда внешний мир, казалось, настроился на то, чтобы вывести тебя из колеи. Вот только его проблема не во внешнем мира. Она в его голове. Родерик достаточно взрослый человек, чтобы понимать подобное. Но недостаточно взрослый, чтобы бороться с этим. Ведь нужно время, так? Говорят, что время все лечит… Сколько нужно времени, чтобы прошли все страхи, опасения, тревоги? Сколько дней, месяцев или лет должно пройти, прежде чем можно будет не опасаться самого себя и того, что может натворить, пока не контролируешь себя? Можно ли вообще сжиться, привыкнуть и научиться с этим жить так, чтобы не терять контроль? Чтобы не беситься от любого громкого звука и не выходить из себя при малейшем раздражении, особенно когда на небе начинает наливаться полная луна?
Шум из соседнего кабинета раздражает. Не потому, что отвлекает и мешает работать. Просто потому что… раздражает. Нотт слишком взвинчен, чтобы реагировать адекватно на обычные вещи, на которые ранее, скорее всего, не обратил бы внимания. Сам себе он изнутри напоминает сжатую пружину, сжимающуюся все сильнее, напряженную, только и ожидающую, когда давление внешнего мира ослабнет и пропадет, чтобы освободиться, взметнуться, подчиняясь элементарным физическим законам и силе упругости. Вот только в его случае, свободы это не принес. И не известно, что послужит пусковым крючком.
Как отреагирует отец? Узнавать ответ на этот вопрос Рик не горит желанием. Конечно, частичная ликантропия это не проклятье, с ним можно вести нормальную жизнь, оно даже не передается на генетическом уровне никак, вот только все равно бельмо на облике аристократа, у которого и без того есть нелицеприятная для категоричного высшего общества тайна. И очередную, на этот раз свою личную, не семейную, Родерик собирается оберегать бережно, ото всех. Ему не нужны ни пересуды, ни сплетни, ни настороженные взгляды. Вот только, помимо напавшего на него оборотня, в этом сумасшедшем проклятом мире есть еще один человек, знающий о происхождении шрамов на теле волшебника, который тот старательно прячет и на которые смотрит с отвращением, разглядывая в зеркале изуродованную кожу. Человек, который и залечил ему эти самые шрамы, которые никогда не заживут.
И в голове, подобно птице в клетке, бьется один вопрос.
Зачем? Зачем Мэригольд это сделала?
Они не виделись четыре года и расстались весьма… непонятно. Как бы не требовала обратного задетая гордость, Рик не узнавал причины по которой рыжеволосая его проигнорировала. И вот, внезапно, она не просто находит его после нападения, так еще отводит не в больницу, а к себе домой. Не то, чтобы Нотт был в претензии — окажись он в Мунго, все бы знали, что произошло тем злосчастным вечером. И пожинал бы последствия разрастающихся слухов, не говоря уже о чем-то большем. Но нет. Вот он, сидит, буравя взглядом дверь кабинета, как обычный сотрудник министерства, и все потому, что девушка по неясной ему причине притащила его бесчувственную тушу к себе домой. И вылечила. Тоже неясно зачем.
И это бесило.
Потому что люди ничего не делают просто так. Ничего. Никогда. Эгоизм заложен в самой человеческой природе. Во всем человек склонен искать выгоду для себя: материальную или эмоциональную, но выгоду. Особенно ценна у людей информация, ведь ничто так не обогащает, как банальный и простой, как пробка, шантаж.
Ему было интересно, какую сумму затребует Натали за свое молчание и за оказанные услуги целителя.
Вот только время шло, а никаких сообщений от рыжеволосой не поступало.
И это бесило еще сильнее.
Отец учил, что если не хочешь, чтобы враг был сильнее тебя — учись понимать его, его мотивы, чтобы предугадать поступки. Мэригольд была потенциальным врагом ибо парой слов могло легко разрушить его жизнь. Но понять ее мотивы он не мог.
И непонимание злило, доводя до крайней точки.
Нотт и ранее не отличался терпимостью, а, приобретя слегка звериных повадок, тем более не проникся этой благодетелю. Раздраженно проведя по щетине ладонью, посылая к черту поставленную перед самим собой установку сидеть и выжидать, он накидывает на плечи мантию и быстрыми шагами выходит из кабинета.
Сидеть и выжидать удара, как какой-то заяц в кустах, он будет. Не уж, хватит. Пора поставить точку в этой теме раз и навсегда.
Он достаточно хорошо знает дом, перед которым стоит. Потому, что провалялся в нем, перевязанным, несколько дней. Потому, что где-то глубоко внутри, похороненные, таились воспоминания о прошлом, к которым он сам себе ограничил доступ.
Он слышит шаги за зверью громче и отчетливее, чем полагалось бы слышать обычному человеку, пусть даже и волшебнику. Напоминание об этом заставляет скрежетнуть зубами и эту недовольную гримасу замечает та, кто отрывает дверь.
Нет, вовсе не этот человек ему нужен.
- Где… Натали? - неосознанно запинается на имени, собираясь, словно по привычке, назвать иное. Но, в какой-то мере, то имя похоронено со всем остальным. В прошлом, которое ему теперь не принадлежит.
Старая женщина смотрит на него так, словно он у нее на глазах убил всех ее друзей по кружку вязания. Возможно, он и правда это сделал, Рик не помнит и не собирается вдаваться в детали осуждения и злости в глазах старухи.
- Я могу спросить и по плохому, - ему даже не придется доставать палочку, способность к ментальной магии что-то вроде семейного дара, и пусть легилименция не его конек, достать нужную информацию из головы маггла, не умеющего и не знающего как сопротивляться подобному воздействию, не составит труда. Но, наверно, на его лице отражаются куда более агрессивные и куда менее невинные намерения по получению необходимой информации, так как на мгновение в глазах женщины мелькает страх.
- Вернется скоро, у нее смена.
Родерик кивает и бесцеремонно проходит внутри, без приглашения, давая понять, что ждать снаружи дома не намеревается.
- Ты вернулся!
Голос тонкий, излишний громкий и доносится откуда-то снизу. Опуская взгляд, Нотт натыкается взглядом на счастливую, с неполным количеством зубов, детскую улыбку, что на мгновения вводит его в ступор. Конечно, на недостаток женского внимания Рик никогда не жаловался, привык, но вот чтобы к нему столь активно приставала дама возраста далеко от совершеннолетнего, не припоминал. А становится объектом усиленного внимания у маленькой девочки как-то никогда не входило в его жизненные цели, минимум потому, что с детьми в последний раз волшебник имел какие-либо отношения только когда сам был ребенком.
- Эм-м-м… - выдавить в ответ из себя что-то внятное банально не получается. Не только потому, что у Родерика нет никакого представления о том, как общаться с детьми, сколько потому, что весьма непривычно чувствовать, что кто-то рад твоему возвращению. Незнакомо, отчего полноценно идентифицировать это чувство и свое отношение к нему не получается.
Нагло пользуясь его замешательством, рыжеволосая девчушка хватает его чуть пухлой ручонкой за ладонь и пытается тащить в сторону своей комнаты. Сам не зная почему, он позволяет ей себя увести, начиная жалеть о том, что не подождал Нат снаружи. Лучше топтаться по снегу, чем быть в компании ребенка, с которым не знаешь, как себя вести, но которой по непонятной причине испытывает к тебе неясную симпатию.
Наверно, именно это и заставляет его послушно шагать рядом.
- Это Стелла! - гордо сообщает девчонка, всовывая ему в руку нечто.
- Ужас какой! - опустив глаза и увидев у себя в руке куклу, искренне выпаливает Рик. Стеклянные глаза, желтые волосы-ниточки, излишне широкая улыбка… И с этим играют все девочки? Не удивительно, что они вырастают неадекватными! С такими-то игрушками это прям закономерно! - Она страшная! - честно комментирует Нотт и с опаской косится на ребенка. Женщины и в раннем возрасте женщины. Когда они дают тебе что-то чтобы ты восторгался, надо восторгаться, а не высказывать свое мнение, которое никому не интересно.
Однако девочка в ответ смеется, кажется, ничуть не обижаясь.
- У тебя не было таких? В детстве? - огромные голубые глаза смотрят на него слишком пристально, заставляя чувствовать себя еще более неловко.
- Слава Мерлину нет! - он и без того психованный, страшно представить, чтобы было, играй от в детстве с подобными «куклами-вуду».  - Я… строил пирамидки больше… и все такое… - не говорить же малявке, что большую часть детства он только и занимался чем, что ставил весь дом на уши и доводил каждого до белого каления.
- У меня есть! Башенки! Точнее… надо построить! - воодушевившись, Кассиопея достает небольшой мешок, из которого вываливает на пол кучу разноцветных кубиков, рядом с которыми тут же садиться на пол и выжидательно смотрит на волшебника.
- Ну… ладно, будет тебе башенка, - вздыхает Рик, понимая, что деваться некуда и придется строить.
И если сперва он чувствовал себя весьма неловко, то со временем даже втянулся. Даже внимание девочки, от которого он уже успел отвыкнуть с того времени, как сбежал из дома Натали, как только выздоровел, перестало настораживать и он уже куда менее напряженно отвечает на поток вопросов, терпеливо складывая кубики, постепенно выстраивающихся в крепость.
- Он не подходит сюда по цвету! - внезапно заявляет Кэс и бьет его своей ручонкой по его запястью, когда Нотт собирался поставить зеленый кубик рядом с красными. Такая наглость на секунду заставляет его опешить, но спустя мгновение он смеется, запрокинув голову.
- Вы, девчонки, такие вредные! Будет тебе красный кубик, - фырчит Родерик, оглядываясь вокруг в поисках более подходящего по цвету стройматериалу, как замечает в дверном проеме фигуру, которая напоминаем ему о том, зачем он, собственно, сюда пришел.
- Нам надо поговорить.

«Нам нужно поговорить».
Иронично, как развивается история, идет время, всегда казалось, что оно прямолинейно, но в такие моменты понимаешь, что они движется циклично, по спирали. Повторяется, приводит к той точке, которая была. Или должна была быть.
Он должен был сказать эту фразу четыре года назад. Собирался, по крайней мере. Гордость, подкрепляемая возникшей зависимостью, требовала ответов на возникшие в голове вопросы. Точнее, на один вопрос. Что произошло? Почему, стоило ему только уехать из страны, девушка оборвала связь? И лишь понимание того, что так будет лучше, безопаснее, правильнее удержало. Единственный случай, когда здравый смысл взял вверх над природной импульсивностью и вспыльчивостью. Никто бы не поверил, если б узнал. Но никто не знал. Все так и осталось молчаливой тайной. А, в сравнении с текущей жизнью, так и вовсе казалось сном. Несбыточным, нереальным и невозможным. Такое возможно в чьей-угодно жизни, но только не в его собственной. Его мир окрашен серыми, местами темными, почти черными оттенками, и светлых пятен там быть не может.
И, наверно, хорошо, что тогда сдержался, не приехал. Мало того, что это привело бы к проблемам на работе, так и неизвестно, что бы мог услышать и как бы на это отреагировал. Глядя на удаляющуюся спину рыжеволосой девочки, Родерик примерно представляет мотивы, что могли двигать тогда Мэригольд. Вероятно, у нее появился кто-то другой, кто-то, кто куда лучше подходил ей, чем он сам, кто-то, от кого у нее и появилась дочь, что сейчас увлеченно перебирает в комоде в другой комнате. Что ж, в жизни так часто случается, некоторые люди появляются в нашей истории, в нашей биографии не более, чем на пару строк. Как в книге, в которой мелькает персонаж, которого тебе хотелось бы узнать получше, который чем-то цепляет, привлекает внимание, но пропадает со страниц по воле автора и больше никогда там не упоминается. 
Если б Нотт позволил себе помнить, то подивился бы тому, как сейчас они похожи на чужих людей, которые словно случайно прошли вместе какой-то отрезок пути, так и не узнав друг друга. А мог бы узнать? Вообще, в принципе, в целом? Он никогда не знал, любил ли он ее или то была обычная влюбленность, мимолетная увлеченность или что-то из той же оперы. Нет, наверно, это не первое, ни второй, ни третье. Это было что-то другое, гораздо сильнее и мучительнее. Любовь — это что-то невесомое, можно любить и в разлуке, можно любить безответно. Он же хотел владеть этой девушкой — каждую секунду, каждой клеточкой ее тела, ее душой, и прошлым, и будущим, всей ее жизнью. Когда ее не было рядом, у него начиналась ломка, что хоть на стены лезь. Как у наркомана без дозы. Кажется, он сам не заметил, как стал наркоманом, и у ее наркотика было имя, и голос, и запах волос… Он дарил то, чего в его жизни быть никак не могло, но чего наверно, где-то в глубине, хотелось. А теперь, там, на этой глубине, вместе с тайными желаниями, были похоронены и все эти воспоминания, как секрет, который прячешь не просто от окружающего мира, а в первую очередь он самого себя. Потому что не знаешь, что с тобой будет, когда сам вытащишь все на поверхность.
Но оно напоминает о себе. Самостоятельно. Ничтожно, лишь в проскользнувшей мысли, что раньше у нее волосы были длиннее, и Родерику не нравится, что он об этом думает. Он не должен помнить то, как было раньше. Так, словно ничего и не было, так, словно точкой отсчета их знакомства было его пробуждение в ее доме пару недель назад. Так, словно он сам родился лишь пять лет назад, в тот момент, когда отец убил деда на глазах всей семьи. Наверно, так оно и было. Вместе с дедом отец и убил что-то в старшем сыне. Вместо него остались лишь общие воспоминания, навыки и какие-то черты характера. Не самые лучшие. Наверно, все, что было в нем хорошего, исчезло вместе с его матерью — единственной, кто пробуждал в нем это хорошее.
- И что же ты хочешь? - вопрос, не дававший покоя несколько дней, недель, который, казалось, сводил его с ума. Бил по вискам мигренью и рисовал весьма мрачные картины открывшейся правды, которой Нотт не готов был делиться с миром. И вообще, не хотел бы. Его положение в глазах отца и так шатко, особенно сейчас, когда он планирует обзавестись новой супругой и уже имеет на примете кандидатку на эту роль. - За молчание? Ты знала, от кого у меня те раны. Ты ж не просто так отнесла меня сюда, к себе домой, а не в больницу, куда было бы логичнее бы доставить. Люди ничего не делают просто так. Так чего же хочешь ты?
Расшаркиваться в любезностях и вступительных речах Родерик никогда не любил. Умел, аристократичное воспитание да и опыт работы в департаменте международных отношений научил, но не любил. Особенно когда последние крохи терпения изжили себя несколько часов назад. То, что Натали располагала подобного рода информацией, уже подводило его к краю, с которого ей ничего не стоило его столкнуть. И он был бы дураком, закрыв на это глаза и понадеявшись на авось. Ничего не происходит просто так. И уж тем более люди никогда ничего не делают просто так. Нет поступка, не связанного с мотивами.
И все, что ему нужно — понять, какие мотивы двигали рыжеволосой. А уж что с ними делать дальше, решить особо трудно не будет. В принципе, учитывая то, что девушка ему действительно помогла и выходила, он готов был оплатить ее услуги целителя, выписав в дополнение щедрые чаевые с намеком «за молчание». Но только в рамках единоразовой акции. Вешать на свою шею поводок, за который при случай можно будет дергать, Нотт не собирался. У него уже был такой один. Хватит с него отца.

Сколько бы тебе не было лет — десять, двадцать, тридцать пять или шестьдесят четыре — всегда приходится принимать негласную, но всем известную истину, что мужчин никогда не понять женщин. Можно сколько угодно шутить на эту тему, травить байки, даже жаловаться, вот только эта тема была, есть и будет. Как нечто, заложенное природой, потому что женщины на удивление и до невозможного непредсказуемые существа. Они легко могут в уме посчитать сколько в денежном эквиваленте будет тринадцати процентная скидка на новую  мантию от известного французского дизайнера и при этом испытывать затруднение, глядя на счет из кафе-мороженого Флориана Фортескью, складывая стоимость кофе и рожка мороженого. Они могут порой ляпать такие откровенные глупости, что рискуешь пробить себе лоб ладонью, заработав при этом себе черепно-мозговую травму, но всегда знают такие мелочи и детали, на которые мужчина, в обычной ситуации, не обратил бы внимания. И это не говоря уже о том, что только дамы могут, трагично вздыхая, просить понести свой ажурный зонтик, под причиной, что он невыносимо тяжелый, и прижиматься теснее в затемненных переулка, якобы опасаясь нападения бандитов, но стоит только этим самым бандитам напасть, как нежная и нуждающаяся в защите хрупкая женщина превращается в мегеру, способную без палочки, одни лишь тем самым пресловутым ажурным зонтиком, избить хулигана до полусмерти так, что тот до конца жизни будет заикаться, а при виде абсолютно любой женщины станет впадать в неконтролируемую панику.
Только женщина может, казалось, смотреть на тебя влюбленными глазами, а спустя пару дней не отвечать на письмо, так, словно она в жизни тебя не видела и знать не знает. И только представительница прекрасной половины человечества может на вполне закономерный и логичный, с точки зрения мужчины, вопрос, отреагировать так, как ему бы никогда и представиться не могло.
Мэригольд вместо четкого ответа, который хотел бы услышать Родерик, рассмеялась. Громко так, заливисто, с явной претензией на истерику, что еще больше вызвало недоумение со стороны пожирателя. Он, вроде, не шутки шутить пришел. И что делать с истерической женщиной понятия не имел. Особенно когда не ожидал в коней подобной реакции, ибо полагал что рыжеволосая весьма уравновешенная, лишенная лишних гормональных всплесков личность. Куда там! Видно, все женщины в разной степени, но чокнутые.
Но непонимание причины такой реакции злит. Его вообще в последнее время много что злит, словно злость это эмоция, без которой он не может существовать. Хотя, скорее было бы сказать, что злость это единственная эмоция, которая заставляет чувствовать себя живым человеком, а не марионеткой, но об этом Рик не думает. Он о многом старается не думать. И это получается. Все-таки, дар к ментальной магии помогает, из него вышел хороший окклюмент. Настолько хороший, что он может защитить собственные мысли воспоминания не только от постороннего человека, но и сам от себя. И сам при этом не отдает себе отчета. Иронически-психологическое мастерство.
Прозвучавший, наконец, ответ спокойствия не приносит. Даже более, при привычке заставляет задуматься о том, что Натали набивает цену. Так всегда бывает, Нотт по долгу службы привык к переговорам и знает все их тонкости, нюансы и подводные камни. Поэтому Рик скептично вскидывает одну бровь, выражая крайнюю степень сомнения касательно бескорыстных мотивов. Кто в подобное вообще поверит? Люди не помогают незнакомцам, а уж тем более тех, кого однажды продинамили. Или считать это своеобразной компенсацией за прошлое?
- Конечно, ведь единственный магический госпиталь в Британии рассчитан на весьма мизерное количество пациентов и в тот момент был полностью забит, - с наигранным пониманием тянет и кивает головой Нотт, в голосе которого слышится явная издевка. Он не раз бывал в Мунго и прекрасно представляет себе его размеры. Во внезапное перенаселение больничных палат верилось слабо, настолько слабо, что не верилось вообще, не говоря уже о том, что от однозначно платежеспособного клиента там бы ни за что не отказались.
Но, мало того, что рыжеволосая отказывается говорить прямо, так еще весьма красноречиво выставляет его из дома, что заставляет Родерика недобро сощурить взгляд, хотя где-то внутри часть него истерически смеется. Ему до каноничного представления благородного облика далеко. Точнее говоря, он для него вообще не достижим.
- Моя репутация это мое дело, - чеканит слова и от сдерживаемой злости черты лица чуть по звериному заостряются. От возможных последствий и вероятного выплеска агрессии отвлекает вернувшаяся девушка, сосредоточенно прижимающая к груди альбомные листы и настойчиво дергающая его за руку. Это заставляет Нотта вспомнит что, может, в его сознании и живут звери, но он еще достаточно человек, чтобы не спускать их с цепей при маленьком ребенке. Особенно при том, который демонстрировал ему столь явную симпатию.
И несмотря на очевидные намеки, с места не поднимается, и не думает двигаться, лишь молчаливо смотрит за чем-то , отдаленно напоминающий воспитательный момент, в котором, очевидно, проигрывает Мэригольд, который не хватало твердости, но у которой присутствовала хитрость и умение использовать рассеянность ребенка в своих целях. Неужели она и на нем думала испробовать такую тактику? Думала, если сосредоточит его внимание на другом, то он забудет, зачем сюда пришел? Весьма неразумно ставить его на один уровень с малолеткой двух или трех лет — Рик более чем редко встречался с детьми чтобы визуально определять их возраст.
- Знаешь, а я бы тоже послушал, - медленно наклонив голову к плечу, тянет слова Родерик, не сводя взгляда с девушки, краем глаза при этом отмечая, как воодушевился ребенок. Нет, определенно, если эта мелкая на всех так реагирует, то у этого ребенка какие-то явные проблемы с излишком дружелюбия! В реальной жизни это выйдет ей боком. - Тем более, раз уж ты начала рассказывать мне сказки… - как будто кто-то в нынешнее время верит в бескорыстие и альтруизм. Это не просто сказка, а лапша быстрого приготовления, которую вешают на уши наивным простачкам, чтобы потом использовать этих дуралеев в своих целях. Нотт ни за что в это не поверит, отчего демонстративно смотрит прямо на Мэригольд выразительным взглядом, в котором ясно читается, что пока он не получит то, зачем пришел, она от него не избавится.

- А выглядит младше, - негромко хмыкает, обращаясь по большей части к себе, волшебник, бросив короткий взгляд на девчушку, проигнорировав очевидный упрек касательно его моральных качеств. Тут спорить было глупо, как и отрицать, что он никогда не стал бы использовать ребенка в своих целей. Нотт сам понимал, что это ложь, ибо не столь давно у них дома был пленник, восьмилетний мальчишка, на родителей которого пожиратели хотели оказать давление. Хоть прямого отношения к данной ситуации Родерик никакого не имел, но все-таки был в курсе происходящего, а, значит, упрек со стороны рыжеволосой был вполне правдивым, хотя в конкретно данной ситуации Рик подобных целей не преследовал. - И с чего ей обо мне вообще спрашивать? - данный вопрос всерьез озадачивает его, найти адекватную причину, почему не в меру общительный и дружелюбный ребенок, который явно через месяц и не вспомнит о нем, станет что-то о нем спрашивать, у Нотта не получается. В восприятии ребенка мир весьма невелик, ограничен, увеличиваясь по мере взросления и увеличения знаний, и круг интересов, а в особенности интересующих лиц, в основном ограничивается теми, кого ребенок чаще всего видит. Родерик же в жизни девочки явление спонтанное и приходящее, в силу обстоятельств, не имеющих к ней никакого отношения. Единственной причиной, которую мог предположить Рик, объясняющей подобное беспокойство со стороны Мэригольд, было то, что девушка могла переживать, как бы дочь ошибочно не стала называть его папой ибо, как мог отметить Нотт, ребенка рыжеволосая определенно воспитывала одна — ни намека на присутствие мужчины в доме да и за то время, что он валялся в качестве пациента на дому, он никого не видел. С учетом появившегося знания касательно возраста ребенка где-то внутри так и подмывало спросить, и стоило ли игнорить его, чтобы замутить с кем-то, кто бросил ее с ребенком и даже не особо интересуется, что у них в жизни происходит, но в кои-то веки благоразумие, руководствуясь, впрочем, эгоистичными мотивами, заставляет промолчать. Это не его дело. И ворошить прошлое нет смысла и заниматься эти он откровенно не хочет. Прошлое для него — тема опасная, неприятная. Как осиный улей, который лучше не тревожить, если не хочешь чтобы из него вылетела сотня-другая пчел, с которыми не знаешь, что делать, и только и можешь, что бежать. Прошлое для Рика — как этот чертов улей, где вместо плеч старательно скрываемые воспоминания, чувства и мечты. Что угодно из этого легко может испортить то, чего он добивался пять лет. Потому что отцу нужен наследник, которого он получил только сейчас, а то тот, каким он был раньше.
- Я бы хотел оставить произошедшее только между нами, а не посвящать в него еще и кого-то третьего, - готовность Натали так легко дать непреложный обед, конечно, впечатляет, однако кто сказал, что свидетель обеда не проболтается? Плюс, ликантропия, пусть и частичная, не то, чем стоит хвастаться перед знакомыми, даже хорошими. Хотя таких людей, которым Родерик бы безоговорочно доверил бы тайну, у него и не было никогда. Жизнь научила все самое важное держать в себе, а вывалившиеся семейные скелеты из шкафа только убедили, что если хочешь сохранить что-то в тайне — не говори это никому. И нападение оборотня было тем, что Нотт предпочел бы отнести с собой в могилу, вне зависимости от того, как скоро она окажется вырыта. Вот только жизнь редко когда спрашивает и учитывает твое мнение, сплетая и играя судьбами. У его маленькой грязной тайны уже есть нежеланный свидетель. И, руководствуясь принципом, что двое могут хранить тайну только в том случае, если один из них мертв, дальнейшие действия, казалось бы, ясны, вот только… Рику было проще думать, что он просто знает, что такое долг и всегда его отдает. Проще было думать, что раз Натали его спасла, то при всей осторожности, он не может теперь руководствоваться этим простым правилом, так как кое-какое представление о элементарной благодарности в его сознании еще осталось. Такое объяснение было простым и доступным. Оно было безопасным.
Условие Мэригольд заставляет его криво усмехнуться. «Отец, ты бы слышал это! Видишь, за какого мудака меня держат? Гордись!». Вот только отца нет, чтобы одобрить то, какое впечатление его старший сын производит на окружающих, и эта минута триумфа определенно прошла мимо него. Сам же Рик с удивлением обнаруживает в себе толику сожаления от услышанных слов, но уверенно прогоняет его от себя прочь. Когда тебя считают циничной сволочью, способной на любой кошмар, как-то проще. Никаких лишних вопросов. Уверять же в том, что у него и мысли не было что-либо делать с дочерью Натали, Нотт не видит смысла. Как будто ему поверят.
- Как только я получу ответы на все вопросы, ноги моей в твоем доме больше не будет, - заверяет Родерик, вполне убежденный в том, что так и будет. Потому что так и должно быть. Пусть расставание было не точкой, а многоточием, но с того времени в рассказе их жизней было написано слишком много абзацев, чтобы возвращаться к старому предложению и как-либо развивать вложенную в него мысль. Она сделала свой выбор, он тоже, жизнь закономерно развела по разным дорогам, которые лишь в насмешку пересеклись, да так, что остались вопросы, не дающие покоя. - Меня бы тут и не было, если бы ты не перенесла. Так почему не Мунго? - этот вопрос не находил никаких логических ответов. Если саму помощь Нотт еще мог списать как на врачебный долг, то подобное поведение в его голове никак не укладывалось. И в этот момент Родерик впервые в жизни жалел, что в отличии от сестры и брата, был более успешен в защите разума, чем в легилименции. Она бы сейчас изрядно упростила ситуацию, знай он, что творится в голове у рыжеволосой.

- Мотивы одно из обязательных входных условий, необходимых при планировании, - холодно, отстраненно, словно цитируя строчку из учебника, просто отзывается волшебник, вспоминая первый год стажировки в министерстве, когда их учили всем тонкостям работы, связанных не только с формированием новых законов, но и работой с людьми, дипломатами с других стран, каждый из которых был в той или иной мере искушен в сфере политических интриг, и, тем самым, вынуждал и стажеров погружаться в этой скользкий мир двояких фраз, заговоров и, нередко, махинаций. И для построения планов мало просто уметь прогнозировать и надеяться на то, что все сложится так, как ты запланировал, что само по себе глупо. Необходима аналитика, сбор и обработка данных для прогнозирования наиболее вероятного варианта развития событий. Ведь люди, по своей природе, зачастую связаны и ограничены собственными привычками, доминирующими чертами характера и желаниями, что делает их весьма и весьма предсказуемыми. И чем лучше знаешь человека, чем больше времени проводишь с ним, тем легче предугадать его дальнейшие действия.
Знал Рик рыжеволосую? Знал, наверно… когда-то давно… Но память обо всем, что связано с ней, покрылась плотным слоем серой, почти черной, пылью, была похоронена, придавлена, задавлена грузом реальности, в которой пришлось от много отказаться. В которой все, что делало живым, настоящим, умерло вместе с дедом и матерью еще пять, и лишь ненадолго ожило, робко вернулось в к жизни всего на месяц — как осколок из жизни, что не могла принадлежать ему, как что-то чужое, что ему не принадлежало, но чем он нагло воспользовался, присвоил, чтобы хоть ненадолго, но открыть для себя что-то новое, понять, что мир бывает другим, не таким, каким он привык его видеть, не таким, каким его отец хотел чтобы он видел.
Но все это — в прошлом. И запрятано в памяти настолько хорошо, что, кажется, даже среднестатистический легилимент не смог вы выудить из сознания эти воспоминания. Сейчас все иначе, потому что Нотту куда проще воспринимать Мэригольд просто как человека из своего прошлого, которая по непонятной причине ему помогла. Дважды. Когда исцелила раны и когда сделала это так, что о случившемся не узнала общественность. Эти два факта — все, чем мог позволить Родерик себе располагать. И этого было чертовски мало, чтобы составить полную картину случившегося. Невозможно мало, чтобы решить, что делать дальше.
Хотя, кажется, за него это уже решили. Не озвучено прямо, но волшебник прекрасно понимает, что скрывается за словами рыжеволосой и мысленно ему остается только хмыкнуть. Все-таки не часто ему предлагали собственное убийство как способ решения проблемы. Смотрит на девушку внимательно, чуть отстраненно и лениво, словно в действительности рассматривая подобный вариант развития событий. Хочет ли он этого? Рик не знает. Он знает, что должен. Все постулаты и наставления отца касательно того, что должно, словно выбиты у него на скелете, каждым правилом заклеймена изнутри каждая мышца в его теле. Но Нотт забыл, что значит делать то, что хочешь. Свобода выбора в его случае всегда была лишь иллюзией, ибо выбор часто был весьма ограничен правилами, обязательствами, долгом… страхом… что всегда сводило весь мнимый выбор к единственному варианту, весьма предсказуемому. Тому, который от него ожидали другие.
Но в этой ситуации есть только двое — он и Натали. Никто не знает о случившемся, а значит, никто не ждет, что он примет «то самое единственно верное решение». Странное чувство. Странное и непривычное. Порождающее еще большую растерянность, что он и без того испытывал рядом с рыжеволосой — куда большую, чем сам себе готов был в этом признаться.
- А какое тебе дело до моей жизни? - даже не пытается скрыть удивления, потому что подобный ответ кажется чем-то из разряда сказки, чем-то невероятным и едва ли не мифическим. Так не бывает. Люди эгоисты и думают прежде всего о себе. Забота о случайном прохожем, пусть и попавшем в нелегкую ситуацию, больше, чем того необходимо, а порой и вовсе не вписывается в человеческую полемику. Родерик знает это слишком хорошо. Лучше даже чем простенькие заклинания вроде левитации. Лучше чем собственное имя. Это как прописная истина, что-то вроде факта, по типу того, по какому порядку сменяются времена года или какой месяц следует за другим в ежегодном цикле. Поэтому он не может не удивиться. Люди не переживают за жизнь тех, кого не знают… даже если знали их когда-то давно и сами потом от них отказались.
Но вместе с удивлением внутри пробуждается что-то, что совершенно не удивлено таким ответом.  Что-то, что с доброй усмешкой качает головой, мол, что еще ожидать. Что-то, кто что знает, что так и было, что никак иначе быть не могло, что девушка не врет. Потому что он знает ее.
Когда-то давно его не удивил бы такой ответ. Потому что он знал, что Натали — самый добрый человек, с каким его столкнула судьба.
И потому что он помнил это сейчас. Неосознанно, по большей мере бессознательно, необдуманно, словно рефлекторно, но помнил. И уже на более сознательном уровне это вызывает недовольство, отстранение, запрет. Он не должен этого помнить. Потому что воспоминания — опасный клубок туго переплетенных нитей. Дернешь одну — и вытянешь еще несколько. И все это выплеснется во что, чего не должно быть. Заставить думать о том, о чем не стоит. Сожалеть. Быть может ностальгировать. А быть может жестко усмехнуться и спросить, является ли беспокойство о ее судьбе извинением за то, что рыжеволосая когда-то откровенно его продинамила, ушла из жизни как и полагается англичанке, не попрощавшись, забрав с собой все светлое и человечное, что уцелело после того, как развалилась его семья.

Правду.
Ответ на, казалось бы, простой вопрос вертится на кончике языка, оседая чем-то соленым. Странно, люди говоря, что хотят услышать правду, зачастую подразумевают под правдой что-то свое. Словно ждут подтверждения со стороны своих догадок, чтобы с чувством мрачного или ликующего удовлетворения кивнуть, всем своим видом показывая, что так они и думали. И Нотт не мог не задуматься о том, что же подразумевает под правдой он, что хочет он услышать от Натали. И, прислушиваясь к себе, он не слышит ничего. Ему не нужна правда. Ему нужно что-то, что свяжет все сумбурные детали прошлого в одну понятную и логическую картинку, что позволит спокойно отпустить это и забыть, позволит вернуть жизнь в привычное русло, без опасных подводных камней прошлого. Потому что так будет, наверно, правильнее. Нечего дразнить сознание, рискую взломать давно старательно запертые и заколоченные двери, за которыми скрывалось то, что успешно удалось если не окончательно забыть, то настолько возвести в ранг запрета и табу, что это граничило с осознанными провалами в памяти.
И вместе с тем, Родерик понимал, что идиот. Ведь он не должен был приходить. Да, его беспокоила неизвестность и возможная провокация или шантаж со стороны рыжеволосой, но… ведь он мог просто подождать этого шага с ее стороны, чтобы иметь все основания принимать куда более весомые действия. Да, обычно свидетелей устраняют до того, как они успевают лишний раз открыть рот, но, единственно, в чем волшебник был уверен, так это в том, что когда шел суда, в этот непривычно небольшой дом в малознакомом ему месте, так это то, что применять непростительное заклинание он сегодня не будет. Так почему, сам желая разорвать все возможные контакты и встречи, он сам же и пришел? Только ли потому, что решил следовать принципу о том, что лучшая защита это нападение?
- Не тебе говорить о мести, - предположения Мэригольд откровенно сбивают с толку. Как будто он когда-то предлагал ей деньги. Или свадебное платье. А уж если и колыхать омут памяти, то причин для мести у Нотта была явно больше, ведь это на нем, внезапно, решили поставить в прошлом квест, ни сказав ни слова и даже не пытаясь что-либо объяснить. В любой другой ситуации при схожих обстоятельствах гордость была бы задета куда сильнее, если б только не гложущие, словно прогрызающие в душе дыры, сомнения, разрываемые между пробудившимися непривычными желаниями и привитым чувством долга, исписавшим все внутри него проклятым слово «надо». Тогда же часть него, вопреки бушующей другой половине, восприняла молчание как знак свыше, что избавил его от выбора. И он не особо задумывался. Потому что тогда было проще. Потому что выбирать он был не готов. И, наверное, не смог бы.
Рик думал, что хочет слышать правду, но как и тысячи других самонадеянных идиотов, подразумевал под правдой что-то свое. Что-то, что прозвучало бы привычно, успокаивающее, ведь куда легче и свободнее себя чувствуешь, когда имеешь представление, с чем приходится сталкиваться. Но встречаясь с тем, к чему не привык, что напрочь выходит за рамки того, что окружает тебя ежедневно, трудно избавиться от настороженности. Не говоря уже о том, чтобы поверить.
Слова рыжеволосой звучат слишком просто, чтобы быть правдой, и Нотт чувствует себя незадачливым учеником, который пытается сварить одно зелье, используя ингредиенты из другого, который нутром чует, что что-то не так, что-то не получается, но упрямо продолжающий смешивать все в котле, словно надеясь на чудо, что это все мало того, что не взорвется, так на выходе по итогу даст желанный результат. Они озадачивают. Жить? Так вроде живет, иначе не говорили бы они сейчас. А касательно собственных желаний у Рика давно все было весьма и весьма сложно. Собственное «хочу» давно пришлось зарыть на семейном кладбище, где не было могил погибших деда и матери, но где на каждое стоящее надгробие имелась какая-то утраченная и похороненная юношеская мечта, от которых в раз пришлось отказаться. Настолько резко, что внутри образовалась пустота, что ничем не заполнялась. Он до сих пор чувствовал себя пустым. Живым лишь внешне, но никак не внутри.
От сложных мыслей отвлекает топот детских ног и немного требовательное одергивание рукава его мантии. Озадаченный, Родерик переводит взгляд на девчушку, протягивающей ему альбомный листок, который волшебник машинально принимает и опускает взгляд, изучая содержимое.
- Что это? - не думая, брякает Нотт, скользя взглядом по неровным линиям и, кажется, своим комментарием слегка задевает ранимые детские чувства, так как нижняя губа деочки характерно поджимается.
- Это ты!
- А-а-а, - разглядывая рисунок, Рик невольно думает о том, что вряд ли кого еще смог бы вдохновить на художественные шедевры, валяясь в отключке на диване. Но, кажется, Кассиопею это зрелище настолько впечатлило, что она запечатлела его на бумаге. - Не узнал. В жизни я не такой симпатичный, - непринужденно болтать и шутить в любой ситуации было его коньком, не даром в школьные годы, если требовался комментатор на матч по квиддичу, в первую очередь всегда обращались к неугомонному слизеринцу, который успевал не только в весьма бодрой и активной форме оповещать о том, что творится на поле, но при этом, не особо искушенным в спорте людям, не позволял скучать обилием шуточек. - И эм-м-м… - вот только природная говорливость дает сбой от неловкости и непривычности ситуации. Перед ним ребенок, который по непонятной причине симпатизирует ему настолько, чтобы нарисовать его и подарить ему рисунок. И пусть косо-криво, но даже неискушенный в вопросах общения с детьми Нотт понимает, что ребенок старался. - Спасибо, - осторожно складывает листок и убирает во внутренний карман мантии, понимая, что не выбросит его. Этот нехитрый жест со стороны, по сути, абсолютно незнакомого ему ребенка был настолько бесхитростным и искренним, что какой-то еще не до конца опустошенной частью себя Рик хотел иметь что-то в память о том, что такое не просто бывает, но и может быть с ним. - Вот только у меня ничего для тебя нет, - все-таки работа и образ жизни накладывает отпечаток на характер и восприятие мира, в данном случае окрашивая его в обычные торговые отношения. Вряд ли ребенок ожидал чего-то особенного от него, но Родерик не привык оставаться в долгу.
- Ты можешь сыграть, - внезапно говорит девчушка с неясной интонацией, из которой не ясно, спрашивает она или предлагает.
- Сыграть? - озадаченно переспрашивает Рик и переводит взгляд на Натали, надеясь, что она переведет ему, что это может значит на детском языке.

♫ Yiruma — River Flows In You
Хоть одной тайного этого запутанного и непонятного дня становится меньше. Судя по всему, если судить по беседе матери и дочери, дочь рыжеволосой испытывает увлечение к музыке, однако играть не умеет. Зато упоминание музыкальных инструментов царапает изнутри оттенком ушедшего прошлого, но Нотт не задумываясь отбрасывает от себя это чувство, как что-то ненужное и неуместное. Как то, что стараешься забыть и подавляешь. И во многом в этом помогает цепляющие слух слова Мэригольд, прозвучавшие в его адрес подобно горькому упреку, пережитком не до конца забытой обиды, что заставляет волшебника выразительно вскинуть бровь, словно требуя разъяснений по каждому слова прозвучавшего обвинения, сути которого он не понимал, улавливал лишь интонацию, заставляющую вновь чувствовать недоумение. И чувство это, откровенно говоря, раздражало. Родерик не привык чувствовать себя настолько неосведомленным и непросвященным, словно пятилетний ребенок, случайно оказавшийся в компании взрослых, которые обсуждают какие-то сложные политические и биржевые вопросы, сыпля терминами, значение которых не ведомо для детского сознания. Или же как иностранец в чужой стране, чей язык знает настолько плохо, что едва ли в личном лексиконе наберется сотня слов.
Слова Натали явно заставляют девочку задуматься. Детское личико приобретает такое напряженное и сосредоточенное выражение, что Рику стоит огромного труда не фыркнуть. И фыркнул бы, наверно, сдержанность никогда не была его тузом в рукаве, вот только, придя к какому-то собственному гениальному решению, малышка внезапно хватает его за руку и пытается увести куда-то за собой. Не ожидавший такого поворота Нотт оторопело продолжает сидеть на месте рядом с чертовой цветастой башенкой из кубиков, заставляя ребенка недовольно нухмуриться и выдать едва ли не требовательное «пойдем». И почему то Родерик послушно встает, позволяя себя увести в соседнюю комнату. Наверно, просто интересно, что на этот раз захотело от него странное рыжеволосое сознание, со столь раннего возраста ярко демонстрирующее, что мужчинам женскую логику и мышление никогда не понять и не постичь.
- Учись! - то ли торжественно, то ли приказывающее выдает Кэсси, приведя волшебника к старенькому фортепиано и указывая маленькой ручонкой на клавиши. Рику понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что к чему и разразиться громким смехом. А мелкая-то далеко пойдет, ничего не скажешь. Явно не в Натали характером, подобной категоричной требовательности в рыжеволосой Нотт как-то не замечал.
- Надо делать вот так! - кажется, его смех вызвал волну детского негодования и встав рядом с нижними октавами, девочка нажимает на клавиши, порождая столь резкий и низкий звук, что заставляет Родерика поморщиться.
- Нет, не так! - прекращая насилие над несчастным инструментом, он и сам не понимает, как оказывается сидящим на жесткой скамье, глядя на черно-белые клавиши перед собой. - Нужно иначе, мягче… - скользит одной рукой по октавам вверх, словно на ощупь знакомясь с инструментом, и замирает на пятом раскладе. Одно громкое биение сердца, слишком громко отозвавшееся в ушах и эхом разнесшееся по всему телу, и он уже с легким усилием нажимает на клавиши. Сперва неспешно, немного неуверенно, отчасти даже робко, словно сомневаясь, что может, что имеет на это право. Но каждая прозвучавшая нота заставляет чувствовать себя увереннее, словно наполняя пустоту внутри жизнью, заставляя забыть обо всем. Как изголодавшийся или замученный жаждой, он то ускоряет темп, бегая по клавишам пальцами все быстрее, с чувством делая акценты на переходах, то вновь замирая, то замедляясь настолько, что звуки тягуче медленно разрезают пространство.
Игра — это как общение. Как способ для музыканта выплеснуть в мелодии накопившиеся чувства. Рик не знает, к кому обращается, увлеченно перебирая пальцами по клавишам. Наверно, в большей степени, к самому себе. Словно извиняясь перед той частью себя, что еще не забыла, каково это, играть на музыкальном инструменте, за то, что так долго этого не делал. Словно благодарил за то, что это все еще осталось в нем живо. И, кажется, даже сердечный ритм подстраивается под сбивчивую мелодию, то невесомо-легкую, быструю, то тягучую и неспешную. Нотт и забыл, каково это, растворятся в музыке, позволять ей красивыми нотами затмить все, что беспокоило, выстроив какой-то свой, невесомый и ненадежный, словно мыльный пузырь, иллюзорный мирок. Но вспоминал это охотно, в какой-то мере даже отчаянно, не думая, словно музыка была не просто увлечением, а потребностью. Словно играл не по тому, что его усадила за скамью маленькая едва знакомая девочка, заставив впервые за пять лет прикоснуться к клавишам, а словно жил этим и в переборе гамм находил себя. Куда лучше и отчетливее, чем в суете и безумстве окружающего мира. Словно лишь пронзительно звучавшие ноты могли подарить недоступное в реальности чувство свободы.
И, едва стихает последний звук под замершими руками, легкость внутри растворяется, возвращая на место привычную пустоту. Со сбитым дыханием Нотт смотрит на клавиши и собственные пальцы, словно не веря в то, что сейчас было. Он не мог… не должен был… Слишком многое связано было у него с музыкой, и ассоциировалось с человеком, которого сейчас не было в живых. Он всегда играл только для матери. И эта причудливая короткая мелодия была одной из любимых, которая она любила слушать, прикрыв глаза и прислонившись к его плечу, по он перебирал аккорды, чувствуя ее тепло и тайно радуясь легкой улыбке, скользившей по ее губам в такие моменты. 
Он помнил все это. Как бы не хотел забыть, но помнил. И то, что он смог, после такого длительного периода, так уверенно отыграть каждую ноту лишь подтверждает это, вызывая какой-то внутренний резонанс.
- А ты быстро учишься, - голос девочки звучит словно издалека. Он и забыл, что она рядом. Забыл, что не у себя дома. Что рядом кто-то еще. Что сидит не за фортепиано, каждую клавишу которого он знал настолько безупречно, что легко мог представить вплоть до мельчайших царапин, образовавшихся с течением времени. Словно выныривая из омута собственное памяти, как избавляясь от остатков сна или наваждения, он встряхивает головой и излишне резко отскакивает от пианино, словно то обожгло ему руки.
- Мне пора, - не говоря больше не слова, напрочь забыв о причине, по которой пришел в этот дом и о том, что так и не получил желанных ответов, Родерик быстро проскальзывает мимо Натали и, словно спасаясь бегством, выскакивает на улицу.
Вот только трудно бежать от самого себя.

Отредактировано Roderick Nott (2019-01-27 16:50:50)